Седло (в)

Седлов в речевой патоке Вязникова о связях, собственном авторитете, идеальной воинской части, которой командует товарищ его товарища, успел понять, что по пути туда шанса поговорить с Растегаевым точно не будет, может быть, только начать, когда гуру ОБЖ наконец устанет, что было маловероятным. Шанс представился неожиданно, когда один из, видимо, не тщательно отобранных учеников вдруг спросил:

– Алексей Юрьевич, а можно спросить?

– Филантьев, можно Машку за ляжку и козу на возу, а в армии говорят «Разрешите».

– Ну мы же не в армии.

– Так едем туда, да и ты скоро будешь, так что тренируйся.

– Не буду – у меня плоскостопие.

Данная информация несколько омрачила эйфорию Вязникова, очевидно, пропустившего в стадо отобранных лебедей гадкого утенка, который, вопреки сюжету, точно не станет армейским лебедем. Вязников был из тех, в чьих глазах представитель мужского пола, не служивший в армии, становился какой‑то ущербной особью, изначально обреченной на все жизненные беды, от которых, видимо, в его представлении, как пожизненный приросший бронежилет, защищает служба в армии. Но автобус было не развернуть, как и нельзя потерять подполковничье лицо перед остальными. Поэтому Вязников решил не усугублять:

– Так что спросить‑то хотел?

– А правда, что в этой части уставщина и кого‑то из солдат изнасиловали?

– Откуда у тебя такая информация? – Видно было, что теперь на весах непредвиденных подполковником репутационных неприятностей плоскостопие стало уже забывшейся мелочью. Но помог сам Филантьев:

– Друг рассказывал, он там служил.

– Его, что ли, насиловали? – Перекатывающиеся по сиденьям смешки стали прекрасным занавесом на фоне торжества Вязникова. Противник был нейтрализован.

– Но уставщина ведь есть? – не сдавался побежденный.

– Что чушь‑то городить? Что такое уставщина – следование уставу, который, как я вам говорил, кровью написан. Не будет устава – тогда точно и насиловать, и убивать будут. Не будет армии. А без армии, Филантьев, таких, как ты, с плоскостопием, точно некому будет от америкосов защитить.

Повторные смешки уже можно было считать победным салютом Вязникову. И он, снова прочно сев на своего армейского конька, решил закрепить успех и предупредить рецидивы:

– Чтобы вы там такую ахинею не спросили и не опозорили меня, несколько слов скажу о воинской части. – И, полностью развернувшись к автобусной аудитории, начал вещать о прелестях армейского быта.

Седлов, видя, что Растегаеву лекция подполковника явно не интересна, понял, что сейчас самое время начать разговор, естественно, опустив наркотические подробности. Пробиться сквозь толщу вязниковской речи было сложно, но Седлов, отгородившись от Вязникова спиной, как щитом, все же начал:

– Андрей Борисович, хотел с вами поделиться проблемой, так как на корпоративе не… смог, да и зайти все никак не успеваю к вам.

– Ну, на корпоративе ты, Егор Петрович, в ударе был. Вон даже Юрьич тебя в элиту включил. – В улыбке Растегаева, конечно, не было восхищения, скорее добрая ирония.

– Да это не удар, а глупость, скорее… Но я о другом. У меня проблемы с одним учеником, и мне нужен ваш совет.

– Совет или по башке настучать?

– Ну… Я не знаю даже, – Седлов, естественно, знал, что совета ему в сложившейся ситуации будет недостаточно, но как‑то не решался сразу признаться.

– Смотри, я, конечно, могу разобраться. Но одно дело бегать теткам нашим помогать, а другое – мужику. Для мужика авторитет важен. Я не к тому, что сам решай, но это нельзя делать при классе. А о ком речь?

– Да Цыбин…

– А, понятно, ну этот да, – Растегаев традиционно понизил голос, чтобы дать более точную характеристику, но понял, что пространство автобуса этого не позволяет, и обрезал: – только силу понимает. А что делает, базарит на уроках?

– Да не только… – Седлов осекся, так как вдруг осознал, что речевой поток Вязникова остановился и последний теперь явно ищет чужие уши либо нацеливает собственные, а ближе Седлова и Растегаева никого не было.

Возможность все же побудить Растегаева к помощи, переступив через мужицкую гордость, в наличии которой у себя Седлов сомневался, на пути туда была исчерпана, а другой возможности надо было ждать либо во время самой экскурсии, пока Вязников увлекал бы учеников армейской экзотикой, либо по дороге обратно. А пока можно было послушать Растегаева.

– Меня после армии сразу завучем взяли в школу. Хотя школой ее трудно было назвать, скорее – скотопригоньевск («Интересно, Растегаев читал Карамазовых или совпадение?» – успел подумать Седлов). Когда мы с Сашкой Пасечником туда пришли, он – трудовиком, так там под ноги учителям плевали и на… три буквы посылали. А меня сразу замом по воспитательной. Ну, армия по сравнению с этим – не детский сад, но явно проще. Хотя я офицером был, сам пошел, так как считал, что нужно для жизни (Седлов не мог не обратить внимание на подчеркнуто‑одобрительный кивок Вязникова) – и всякое было: самоволки, драки, но там все под одним топором. Случись что – прилетает всем, и эта система работает. А в школе… У нас же система х… – Растегаев едва не сказал то, что думал, – хренового водопровода: напор есть, а воды нет. Про души говорим ранимые, индивидуальный подход…

А у меня в первый же месяц ситуация: организовали дискотеку, так как, видимо, мало проблем, и к школьным «отвязанным» пришли их товарищи со стороны, выпустившиеся или выгнанные, хотя последнее, выгнать, к сожалению, было очень сложно. Мы же работали под девизом «А куда после нас» – только в вечерку или в тюрьму, и скорее второе. Так вот, дискотека, я ответственный. Пляшут до 23:00. Пятерых пьяных сразу развернули. Проверяли мы с Сашкой тщательно, но понятно, что все равно пронесли – у них же мозги только на это и заточены. Без пяти одиннадцать. Говорю диджею – додик какой‑то патлатый был из выпустившихся: «Ставь последнюю, и все». Он объявил. Последняя закончилась, начали просить еще, да не просить – орать. Тут вот мы и увидели, что морд пьяных полно. Я вышел, говорю: «Все, расходимся!» Вылезает черт какой‑то и мне: «Ты кто такой, давай врубай, народ просит!» Я ему говорю: «Какой ты народ, тебе кефир надо с булкой пить и дома сидеть». И вижу, что все, он летит уже на меня. Ну, я сместился, как на боксе учили, провалил его и через руку в челюсть аккуратно – щелк! – он и скопытился. Тут Сашка с арматурой подбежал, он, оказывается, ее с собой взял – как чувствовал, и заорал, чтобы расходились. Так, наверное, только трудовики могут орать. Даже меня напугал. Больше не полез никто. Но домой мы потом несколько месяцев с арматурами возвращались, так как нам орали там, что встретят и убьют, но, слава яйцам, оба живы, хотя уже 30 лет прошло.