Седло (в)

Надо сказать, что вынужденные товарищи Седлова по отделению не переходили грани только благодаря Пестрякову. Он и сам подшучивал над Седловым, но охлаждал пыл других, когда видел, что армейская экзистенция его возвышенного товарища становится совсем невыносимой. А в ситуации, когда Седлову грозило откровенное избиение, Пестряков и вовсе его спас.

Во время построения на предстоящих учениях товарищи заинтересовались снайперской винтовкой, которая из‑за нехватки автоматов досталась Седлову. Это была простая любознательность, и ничего не предвещало для Седлова коллапса. Вдруг Рожнов – один из геологов, которых почему‑то скрестили с филологами и несколькими психологами в одном отделении, инициатор допроса про сваренные яйца и в целом особо рьяный любитель вечерних развлечений, решил сыграть в грозного командира, таковым по факту не являясь:

– Эй, Седлов, что ты там, как дебил, показываешь всем?! Встань ровно! – это замечание было тем удивительнее, что любитель и один из главных поставщиков топлива для веселящих паровозов Рожнов и дисциплина находились на разных полюсах.

– Я и так стою. А тебе какое дело? Ты что, командир? – негромко, но слышно сказал Седлов, удивляясь самому себе. Сказал раньше, чем подумал, а подумать надо было над той информацией, которую он слышал от товарищей Рожнова, когда тот отлучался: о срывах крыши боксера‑самоучки, который в запальчивости выбил не один зуб, видимо, таким небоксерам‑литераторам, как Седлов.

– Ты что сказал, с… ка? Я тебя убью сейчас! – Седлов увидел перед собой два бычьих глаза на перекошенном лице. Рожнов сбросил автомат и кинулся к Седлову, прорываясь сквозь строй. Седлов оцепенел, но при этом успел пожалеть о сказанном, а где‑то еще на предсознательном уровне и попрощаться с одним из зубов или несколькими, но тут, когда Рожнов почти достиг цели, перед ним появился Пестряков:

– Эй, не теряйся!

– В смысле – не теряйся, б… ть! Эта с… ка наехала на меня.

– Как он на тебя наехал? Это ты наехал.

– Он должен понять, с… ка! Это мы с тобой нормальные, а этот – доходяга, читатель, б… ть! Еще е… ло открывает!

– Ты, что ли, нормальный? Не смеши. Долбишь каждый вечер.

– А ты не долбишь, что ли? Вместе же долбим.

– Но я на людей не кидаюсь.

– Слушай, Никитос, – Рожнов, как все психопаты, стал остывать, – я просто объясню телу, что к чему, трогать не буду.

– А я говорю – нет, б… ть! Ты с гопниками своими поселковыми объясняйся, – напоминание о том, что Рожнов был негородским, снова стало накалять последнего изнутри. Но остатками нерасплавленного мозга он понимал, что перед ним – не читатель Фолкнера, а здоровый рукопашник, против которого его любительские навыки явно не помогут.

– Ладно, б… ть. Еще поговорим, – обернувшись к Седлову, бросил боксер‑любитель, и тем самым сцена с сохранившимся в целости литератором была завершена. Потом все они были уравнены трехчасовой маршировкой по плацу в качестве подготовки к присяге. Хотя впоследствии строевая муштра не понадобилась, так как в день присяги пошел дождь и все проходило в помещении столовой под запах той же капусты с рыбой.

День конфликта с Рожновым был пятницей, когда призывников отпускали на выходные. Когда Седлов и Пестряков вышли из части, забывший обо всем Рожнов, игнорируя Седлова, позвал Пестрякова кутить – пятница ведь:

– Никитос, пойдем забуримся! У меня все есть. Попаровозим.

– Не, сегодня не могу. Дела.

– Да какие дела, б… ть, пятница! Отслужили – надо отдохнуть.

– Нет, за… ло. Хочу реально отдохнуть.

– Так я тебе реально и предлагаю.

– Я понял, но нет. Давайте без меня.

– Ладно, но, если что, маякни, состыкуемся.

– Хорошо, но вряд ли, – и Пестряков пошел до остановки вместе с Седловым. В оставшиеся две недели сборов Седлов заметил, что больше Пестряков не тусовался с Рожновым, игнорируя всю его компанию.

Воспоминания пролетели быстро, и Седлов вернулся в реальность. А в реальности все приехавшие стояли строем перед очами командира части, который, поприветствовав гостей, представил капитана Михайлова, призванного провести экскурсию. Михайлов, в отличие от раздутого как‑то вширь полковника‑командира, выглядел очень свежо и спортивно, при этом, как заметил Седлов, в его лице было что‑то интеллигентски неармейское, какая‑то мягкость. И экскурсию он начал, как бы извиняясь за предстоящее.

Начали с сути – музея технических средств, трапециевидного помещения с низким потолком, школьными столами по периметру, экспонатами и табличками рядом с ними. Михайлов рассказывал о средствах связи, которыми пользовались связисты еще времен Великой Отечественной и пользуются их современные коллеги. Седлов почти не слушал, хотя рассказчик был интересен и вполне соответствовал хорошему школьному учителю. Просто от Седлова техника была так же далека, как и армия. Его внимание привлек только короткий спор между Михайловым и Вязниковым, когда Михайлов сказал, что, несмотря на все усилия, мы продолжаем технически существенно отставать от «проклятого Запада».

– Что же вы так, товарищ капитан, непатриотично! Я вот знаю, что мы догнали давно и перегнали даже. Вот в Черном море наш самолет пролетел, а у американцев на эсминце вся техника отказала, так потом в страхе увольнялись члены экипажа. – Видно было, что Михайлов явно не ожидал этой вязниковской вставки, суть которой, как был уверен Седлов, – в необходимости подчеркнуть превосходство в звании и информации.

– Ну, – явно без энтузиазма начал Михайлов, – это скорее разовая история, нежели общая картина.

– Как это – разовая?! – Вязников не хотел слезать со своего победоносного осла. – Факт же очевидный, вы не слышали, что ли?

– Да слышал, – Седлов увидел на лице Михайлова зачатки раздражения, – но давайте продолжим экскурсию, у нас не так много времени. – Седлов внутренне порадовался тому, что Вязникову не дали простора, и почувствовал внутреннее родство с Михайловым: он человек, которому чужда система, но который пытается забывать об этом, делая то, что может.

После техники на контрасте был свинарник, где на фоне двух довольно тощих бледнолицых солдат и гиперактивных розовых свиней речь Михайлова пробивалась сквозь неустанное хрюканье. Возможно, если бы свиньи знали о непосредственной связи их судьбы со столовой, они вели бы себя куда с меньшим энтузиазмом. Плоскостопный Феоктистов попытался что‑то пошутить насчет взаимоотношений солдат и свиней, но был практически пристрелен взглядом Вязникова и не решился.