Седло (в)

Глава V. Педсовет

 

Школьные каникулы, как известно, то ли по чьему‑то злому садистскому умыслу, то ли по глупости являются каникулами только для учеников. И Седлов, наряду с другими, видел в этом огромную несправедливость. Как‑то по дороге в школу на каникулах он встретил свою одногруппницу, работавшую в вузе и уже защитившую диссертацию, хотя в памяти Седлова она, будучи студенткой, никогда не погружалась в филологические глубины ниже поверхности. Последняя была очень удивлена, что Седлов на каникулах работает, так как преподаватели вузов отдыхают вместе со студентами. Кроме «ну вот так», Седлов не знал, что ответить. Экс‑одногруппница‑кандидат наук для приличия или искренне позвала Седлова в вуз, и последний неискренне ответил, что подумает. На том и расстались. Седлов хотел бы работать в вузе, но приходить в 32 года в роли ученика, поступать в магистратуру, писать диссертацию и, если все сложится – а не факт, защититься на четвертом десятке, когда твои коллеги уже доктора или на пути к этому, было слишком даже для его невысоких амбиций. Хотя никто из имеющих научный вес, в отличие от одногруппницы, его и не звал. Поэтому путь пока один: школа с ее рабочими каникулами.

Надо заметить, что школьная администрация на каникулах как‑то по‑особенному оживлялась в плане контроля за учителями: бегали по всем кабинетам, проверяя, как бы, упаси бог, тот или иной учитель не запамятовал (а запамятовавшим тут же с особым злорадством кидались звонить), что каникулы – для детей, а не для него, а он должен отрабатывать свой скудный хлеб, занимаясь методработой, готовя кабинет к новой четверти и в целом имитируя постоянную включенность в неутихающий поток демонстрации непрерывной педагогики. Назначались бесконечные совещания, и, конечно же, апофеозом всей каникулярной суеты и бестолковщины был педсовет.

Седлов сидел в кабинете и ждал очередного апофеоза, чтобы спуститься в кабинет физики Растегаева, где обычно проходил педсовет, но ждал не с прежней оскоминой. За это самое короткое в году каникулярное время в личной жизни Седлова произошли существенные изменения, которые возвышали его в собственных глазах.

Седлов начал жить с Машей. Роман между русоведом и географом развивался стремительно и так легко, как никогда до этого не было в куцей личной жизни Седлова.

Он не пользовался популярностью у женщин, возможно, в силу отсутствия чуждой ему брутальности, намеренной мужицкости, которая в его глазах граничила с обыкновенной тупостью. Из‑за отсутствия собственного, как говорят, магнетизма Седлов, меняя предпочтения, притягивался к магнитам других. Сначала он был убежден, что ему нужна противоположность – женщина с «мужиком внутри». Это вылилось в несколько кратковременных неудачных квазироманов и одну трехмесячную связь с Ольгой, капитаном полиции. Тогда у Седлова еще не было собственного жилья, и он переехал к капитанше. Седлов любил порядок, но здесь он был доведен до какого‑то «Эвереста»: вещи по цветам, полотенца по частям тела, бесконечная уборка, – еще не было самым удушающим. Даже постоянная порублевая экономия, судя по всему, на какой‑то «чеховский крыжовник» в виде необходимой крупной покупки типа телевизора или поездки на отечественное море (капитанша была невыездной), так не иссушали Седлова, как бездонная ментальная пропасть между практичной представительницей полиции и учителем – с полным пренебрежением к профессии последнего. Седлов постоянно выслушивал, что выбрал не ту профессию – с бабским коллективом и низкой зарплатой, то ли дело в полиции. Если он читал, проверял тетради, готовился к урокам – это воспринималось не как неотъемлемая часть профессии, а едва ли не праздное времяпрепровождение, как будто Седлов сидел и вышивал крестиком. Один раз он осмелился даже не задать, а вслух задаться вопросом, а ту ли профессию, мужскую, по его мнению, выбрала капитанша. Но выслушал такой огненно‑токсичный монолог о слабых мужиках и занимающих их место женщинах, что снова вернулся к своей молчаливой роли. При этом Седлову хватило духа сбежать назад к родителям в один из дней, когда Ольга была на работе, ограничившись коротким сообщением об отсутствии перспектив. На звонки он не отвечал, длинные и, судя по всему, испепеляющие сообщения стирал, не читая. Он боялся, что полицмейстерша нагрянет к нему домой или на работу, и первое время ходил не без оглядки, но, видимо, ее гордость оказалась выше преследования никчемного учителя.

Седлов решил поменять типаж избранницы с властного на интеллектуальный. И спустя где‑то полгода после капитанши начал встречаться с библиотекарем с явно надбиблиотечными амбициями. Она была выпускницей иняза и активно изучала китайский, все время подчеркивая превосходство Поднебесной над отечественным нескончаемым «совком». Поначалу Седлов, даже внутренне не соглашаясь, восхищался ее эрудированностью и интеллектуальным рвением, но чем дальше ткалось полотно совместной жизни, тем больше становилось стычек. Капитанша никогда не претендовала на сферу интересов Седлова – она ее просто презирала. А полиглот‑эрудит читала те же книги, что и Седлов, но всегда имела свое мнение. И оно почти всегда не совпадало с мнением Седлова. Особо памятным был спор о мисс Рэтчед из «Над кукушкиным гнездом» Кизи, когда Вилена (а это был как раз тот случай, когда экзотичное имя отражает специфичный характер) взялась оправдывать ее и говорить, что истинной целью старшей медсестры была забота о пациентах, просто не теми методами. Ну Седлов и не выдержал, сорвался, что было редкостью для его совсем не патриархальной натуры: эмоционально открыл книгу, нашел описание сумки сестры и изначальное указание на ее механистичность и бездушность, на эпитет «яйцерезка», намеренное желание оставить в клинике и уничтожить Макмерфи и прочие очевидные детали, которые, по‑видимому, писатель зря разбрасывал, как незатухающие факелы, по тексту. В итоговом приговоре была признана очевидной вина Седлова в средневековом харассменте, выразившемся в указании им девушке на отсутствие интеллекта. Особенно отягчило вину Седлова сравнение Вилены с Рэтчед, которая так же все и вся по‑китайски засушивает: это задело еще и особо ценные устремления последней. А стереотипы, выражавшиеся во фразах о том, что должен или не должен делать мужчина в определенных ситуациях, причем почему‑то всегда в пользу женщины, почерпнутые Виленой из каких‑то псевдопсихологических, по мнению Седлова, книг, точно не способствовали сплочению пары двух интеллектуалов.

Распад отношений ускорил и тот факт, что мечта библиотекаря сбылась: она получила какую‑то квоту на целый год на обучение в Китае и благополучно уехала, подчеркнув, что их отношения никогда не были ее приоритетом, тем более такие, с полным неуважением к личности партнера.

Надо сказать, что после этих двух разных по содержанию, но одинаковых по исходу романтических историй Седлов начал побаиваться серьезных отношений. Тем более все это были знакомства по интернету: вежливые переписки, первая робкая встреча с последующими менее робкими, ну и потом какая‑то захлопывающаяся ловушка, из которой Седлов два раза чудом выбрался, а третьего раза уже не хотелось.

Последней каплей необходимости поставить интернет‑знакомства на неопределенную паузу стала встреча Седлова с очаровательной по фото дамой, которая при выходе из такси предстала в виде викинга в огромной лисьей шапке. Викинг, превышавший Седлова навскидку раз в пять, шумно пила чай чашку за чашкой и рассказывала о перипетиях работы в торговой сфере, сволочах‑хозяевах и мечте поехать в Турцию, так как дальше огорода с родителями она не ездила. Седлов стойко переждал чаепитие со словоизвержением, потом заблокировал номер обладательницы раритетной лисьей шапки и удалил свой аккаунт из соцсетей.

 

Конец ознакомительного фрагмента