Седло (в)

Событие оказалось действительно чрезвычайным. Седлов это понял сразу, как только увидел, что пелотон стоявшей недалеко от микрофона в центре холла неулыбчивой администрации возглавляет (а рядовые линейки проводились завучами) Шах – такое прозвище было у директора гимназии, Елены Григорьевны Минаковой. Это была тучная женщина лет 55, и ее плавная и непогрешимо властная манера говорить, каждая деталь гардероба с пышными нарядами, всегда массивной дорогой бижутерией на груди, перстнями, которые почти закрывали оседланные ими пальцы, – все, видимо, работало на давно закрепившееся прозвище.

Седлов лично общался с директором только в начале трудоустройства, когда был представлен Шаху завучем. Это было коротко, доброжелательно, напутственно, но веяние властности он ощутил сразу.

Именно Шах и начала линейку, сразу обозначив ее повод: «Я работаю директором этой школы больше 25 лет – данным сроком службы солдата царской армии могли похвастать многие директора, которые в то же время мечтали о петровском бессрочном „доколе силы и здоровье позволят“, но с тем, что произошло сегодня, я сталкиваюсь впервые. Буквально час назад какими‑то, не побоюсь этого слова, вандалами, был взорван унитаз». По рядам было пробежал смешок, который быстро заглушили ответственные лица. Минакова продолжала: «Кому‑то произошедшее может показаться смешным. Но только по счастливой случайности никто не пострадал. И речь могла идти не только об имуществе гимназии, а о здоровье и жизни людей. Мы с администрацией приняли такое решение: если до конца учебного дня виновный не признается, завтра начнет работать полиция, и тогда для тех, кто совершил эту дикость, последствия будут куда более наихудшими, чем отчисление из гимназии. (Данная речевая ошибка, которые любил отмечать Седлов в административных рядах, слегка смазала до этого стройную речь директора). А если виновный признается, мы на первый раз ограничимся только возмещением нанесенного ущерба. Сейчас же я прошу всех вернуться в классы и продолжить уроки».

Седлов, конечно, удивился данному предложению, так как ожидать не пойманного на месте взрывателя с повинной головой было более, чем наивно. Но административную логику понимал: вызов полиции – это пятно на школе и несколько шагов (а то и километров) назад от гимназии, а незапятнанный предгимназический блеск – главная руководящая идея кормчего 213‑й и подобных ей. Но эта общая мысль недолго овладевала Седловым, так как ее заместила другая, личная и тучная: отмены занятий в связи с чрезвычайностью события не произошло и впереди – гнетущий четвертый.

По дороге назад Седлов встретился с Растегаевым, кабинет которого находился на втором этаже. Егор Петрович обрадовался этой встрече как шансу убрать нависший над ним цыбинский меч. Но заговорить об этом сразу не было возможности, так как по пути их окружала вереница тянущихся в свои кабинеты учеников и учителей.

– Андрей Борисович, добрый день. Я хотел переговорить с вами об одном деле, когда можно подойти? – начал Седлов.

– Добрый, Егор Петрович! Да когда удобно, я сегодня под завязку до вечера. На любой перемене. А что за вопрос, по поводу Подгорного? Я тоже хотел с вами поговорить.

– Да нет… А что с Подгорным? – Седлов на время забыл об основном вопросе.

– Да Токарь и Крепова, две подружки, б… ть, его отчислять собрались из‑за математики. Нашли, б… ть, преступника, – после второго «б… ть» Растегаев неробко оглянулся, но на тот момент они медленно шли по второму этажу к кабинету физики и рядом с ними никого не было, так как сплоченная группа растегаевских учеников уже предусмотрительно стояла впереди у кабинета, зная о его отношении к опозданиям. – Лучше бы следили за дебилами, которые унитазы взрывают.

– А кстати, что там произошло‑то?

– Да дегенераты петарды засунули в толчок и взорвали. И теперь пойди их найди. Ждет она с повинной – ага, придет и скажет: «Я взорвал, готов платить». Она даже психологию этих дебилов не понимает, только о тридцатилетнем опыте может говорить. И еще полицию собрались привлекать, чтобы уже на весь город опозориться со взорванным толчком. Теперь хер им, – Растегаев опять без опаски оглянулся, – а не статус гимназии. Вахтерша видела, что кто‑то в белых кроссовках убегал, но там дымище, не видно было ни хрена. Я давно говорил, чтобы камеры поставили в туалетах, а не отправляли нас смотреть, курят они там или ссут, – дежурство в туалетах действительно было одной из наиболее причудливых обязанностей учителей, выпадавшей где‑то раз в месяц. Растегаев единственный, кто отказался, остальные, в том числе Седлов, не смогли. – А были бы камеры, Крепова бы сидела и смотрела, вместо того чтобы нормальных парней гнобить. Ей все равно делать не хрен, кроме как следить за всеми и математикой своей др… ить. У меня бы из‑за физики тоже надо было отчислять девяносто процентов, так как по два человека в классе решают, остальные списывают. Ну и пусть списывают, мы же не Эйнштейнов готовим.

Анжелика Юрьевна Крепова была правой рукой директора и, по сути, решала все гимназические проблемы. Выглядела всегда поджаро и даже как‑то высушено, собственно, как и математика, которую она преподавала. В качестве классического серого кардинала она могла решить любую проблему, но проблемы, созданные ей и, в частности, ее математикой, были практически неразрешимыми. Несмотря на общность дисциплинарного блока, у Растегаева с ней была взаимная нелюбовь, и только авторитет физика позволял ему спокойно держать это противостояние, которое обострялось от случая к случаю.

– Да тошнит от всего этого, – продолжал Растегаев, – сопли с сахаром пафосные, а на детей всем нас… ть. В общем, заходите сегодня, поговорим.

И, отчасти воодушевленный, Седлов пошел на четвертый урок.

Когда он вошел в кабинет, класс уже сидел. Седлов сразу посмотрел на обычное место Цыбина и ощутил, как внутренняя тяжелая желчь, которая заполняла его все последние дни, начала вытесняться уже забытой легкостью: место пустовало. Никогда до этого пустой стул так не радовал Егора Петровича.

Не успел Седлов объявить тему урока, как дверь класса открылась. Он было уже снова начал тяжелеть, но это был не Цыбин: классуха‑борец Наталья Сергеевна Токарь, учитель математики и верный информатор своей коллеги по предмету и завуча Креповой. «При Токарь ничего не обсуждайте!» – одно из первых наставлений, которое услышал Седлов от не особо лояльных к линии администрации. После схватки с Токарь в первый год работы Седлов ее не то что боялся, но всегда испытывал внутренний дискомфорт, от которого было недалеко и до боязни.

Токарь вошла с девушкой: «Егор Петрович, украду у вас несколько минут, привела вам новую ученицу. Это Юлия Свинцова. Теперь будет учиться в нашем классе, точнее, доучиваться. Как говорится, прошу любить и жаловать. Надеюсь, Юля, тебе здесь понравится». Седлова раздражали и эти крылатые выражения ни к месту, и нарочитое облизывание простой ученицы, которая только что появилась и неизвестно что из себя представляет, учитывая странное время для перехода из одного класса в другой. Но тут оставалось только сдержанно улыбнуться и подыграть классному руководителю, блюдя школьный этикет.

Новая Юля тоже сдержанно улыбалась.