Седло (в)

За последнюю неделю ничего, что усугубило бы состояние Седлова, не произошло, хотя и воодушевляющего – тоже. Неполиваемый папоротник продолжал стоять на месте, что было замечено всевидящей Токарь, которая в очередной раз предложила забрать растение. Но если раньше Седлов был готов это сделать почти сразу, то теперь промямлил что‑то, включающее набор из «хорошо смотрится в кабинете», «привык», «может, хлорофитум возьмете» и «подумаю». «Ну так хоть поливайте, засохнет ведь!» – и на этом явно не последняя атака была завершена.

Единственным качественным изменением стало то, что теперь на литературе Седлов работал не только на Подгорного, но и на Юлю. После вопроса, заставившего его сильно всколыхнуть свой умственно‑ораторский потенциал, он не мог не обратить внимание на ответ Юли по заданиям‑конструкциям: «Если литература ХIХ века еще ходила над бездной и ее герои не переступали последней черты, то героев литературы ХХ века бездна начинает поглощать, хотя это и спорно;)». И в конце подмигивающий смайлик, который вместе с «хотя» означал, что его литература теперь не будет прежней. Седлов стал тщательнее готовиться, продумывая возможные варианты неожиданных вопросов и ответов на них. Теперь надо было знать не только текст, но и максимально широкий контекст.

Ответы Юли всегда были не то что умнее ответов Игната, но как‑то хлеще, ярче. Если Подгорный доосвещал тот путь, который намечал и видел Седлов, то Юля яркой вспышкой указывала на другие возможные пути.

Когда на обобщающем уроке они сравнивали Есенина и Маяковского и Седлов говорил о том, что Есенину был чужд тот новый мир с «железными паровозами», который приветствовал Маяковский, Подгорный сказал, что ему он тоже чужд. Реакция Юли последовала незамедлительно:

– Так ты в деревне хочешь жить, без достижений цивилизации? Я смотрю, ты вон с айфоном сидишь, правда, не новым.

– Ну нет, я говорю о том, что мне ближе Есенин. Маяковский как‑то слишком резок, как будто дрова рубит, как в том стихотворении о любви, что читал Егор Петрович.

– Это странная, какая‑то женская позиция. – Седлов замечал, что Юля подавляет Подгорного и в спорах с ней он скорее оправдывается, чем борется. – Отрицать Маяковского – это отрицать мир, в котором мы живем.

– Я не отрицаю, а говорю, что ближе.

– Ну, тебе деревня ближе и нежные песенки? – На предыдущем уроке Седлов дал прослушать два исполнения «Над окошком месяц» Ивашова и Шевчука, спросив, чье исполнение, по их мнению, лучше передает суть текста. Большинство, возглавляемое Подгорным, было за Ивашова, но Свинцовой это не помешало задавить всех: Шевчук – это современное видение, страсть, а Ивашов – очень слащаво. Седлов сам был за Ивашова (хотя и не высказывал свою точку зрения), но не стал даже пытаться примирить стороны под таким яростным напором одной из них.

– Нет.

– Сомневаюсь.

Заданием урока было: в духе одного из поэтических направлений Серебряного века написать две строфы по известному, например, сказочному сюжету. Седлов даже привел запомнившийся ему пример из подобного олимпиадного задания о Красной Шапочке, когда кто‑то, явно не из числа типичных учеников Егора Петровича, написал футуристическое: «В Красной Шапке мало толку! / Ша! Долой! / Так вперед, стальные волки, / Смело в бой! / Бабку как оплот царизма / – На гарнир! Слышишь грозный вой марксизма? / – Слушай, мир!»

Желающие могли прочитать свои творения, но рискнули только Подгорный и Юля. Начал Игнат:

Хоть мы и в мире проводов,

Не стоит забывать о вечном –

Природе, старине и запахе цветов –

И радовать себя беспечностью.

– Красиво, Игнат, прямо по‑есенински!

– Не удивительно, он и внешне – как сын Есенина. А можно мне свое прочитать?

– Конечно.

– Немало есть «живущих стариной»

С айфонами в руках.

Отправим их в избушки, на покой,

Пусть печи топят на дровах.

А мы в реальности бетона и стекла

Начнем творить свой новый мир, и пусть

У лириков сейчас слеза стекла.

Утопим в технологиях их грусть!

Подгорный был явно подавлен, что не мог не заметить Седлов, как и не мог не восхититься Юлей. Их противостояние, в котором страдал один, с другой стороны, полностью освободило Седлова от траты времени на паразитов Бликова и внутреннего раздражения от «да/нет» Шерстневой. И горловой нагрузки стало намного меньше: достаточно было просто подтолкнуть к битве. Теперь все, включая Седлова, смотрели на театр двух актеров.

Сегодня уроков не было. Присутствие Седлова в школе объяснялось обязательно‑неформальным школьным мероприятием: банкетом в честь Дня учителя.

Седлов терпеть не мог школьные банкеты не только потому, что не испытывал большой тяги к алкоголю и пьяному плясу, а прежде всего из‑за той мнимой атмосферы отмены субординации, которая там образовывалась: трудно сказать, все ли понимали, что сегодняшние праздничные хороводы со вдруг опростившейся администрацией завтра снова сменятся натянуто‑бдящими лицами одних и покорно‑пашущими других. Хотя были и те, кто просто хотел забыться, по‑юношески оторваться и забывался так, что становился предметом пересудов коллег: кто‑то упал, не рассчитав возможностей при выполнении танцевальных па, кто‑то смахнул на себя и окружающих бокал красного вина; особенно обсуждали вдруг проснувшиеся чувства одних коллег к другим – в общем, с какой стороны ни посмотри, все это вызывало в Егоре Петровиче такое же отторжение, как и педсоветы, хотя на последних можно было просто тихо сидеть в глубине, не изображая радость ребенка‑именинника.

Но не ходить на праздники за счет школы (последнее особенно подчеркивалось) нельзя, и эту часть работы тоже надо было выполнять. Тем более сегодня Седлов надеялся в условно неформальной обстановке перехватить Растегаева и все же рассказать о ситуации с Цыбиным.

Засветиться перед руководством, отъев банкетные деньги, поговорить с Растегаевым и быстро под шумок в разгар вечера уйти – таков был план Седлова на вечер.

К назначенному часу Седлов спустился в столовую, которая уже была значительно заполнена искренне жаждущими праздника или выполняющими, как Седлов, корпоративный долг. Столы стояли традиционной буквой «П», от которой при этом была оторвана верхняя планка – место администрации: последняя, по‑видимому, несмотря на идею банкетного скидывания масок, все же обозначала границы, напоминая тем быкам, кто уж очень рьяно захочет встать на одну ногу с Юпитером, что после сегодня как исключения наступит завтра как правило.

Седлов поискал, где разместился Растегаев, чтобы выловить его в нужный момент для разговора. Но последнего пока не было.

– Скучаете, Егор Петрович?