Семена Перемен

Отец зарычал, словно огромный лесной зверь, которого Эрик когда‑то видел на ярмарке у гуддарского купца. Вроде бы, его называли бьёрном. Поначалу он тихо сидел в клетке, но когда вокруг собралась толпа, встал на задние лапы и оказался на несколько голов выше любого из присутствующих. Огромные клыки оголились, и он издал протяжный, раскатистый рев, от которого у Эрика заложило уши.

Мать поднялась с места и встала между Эриком и отцом.

– Не при сыне, – медленно повторила она, делая ударение на каждом слове.

Отец закрыл глаза. Простояв так мгновение, резко развернулся и вышел из дома.

Наступило тяжелое молчание. Мать опустилась на стул. Эрик был в полном замешательстве. Он не понимал, что произошло. Не понимал, чем вызвано странное поведение родителей. О ком они говорили? Почему отец злился на мать? Что его так расстроило? Наконец, как отец узнал, что он был у Башни?

Вопросы так бы и продолжали крутиться у Эрика в голове, если бы мать не заплакала. Ее слезы заставили мальчика встрепенуться. Он подошел к ней и обнял за плечи. Она взяла его руку и прижала к груди так, словно это было самое ценное в мире сокровище. Движение было знакомым, привычным. Очень правильным. Единственно правильным во всем том неправильном, что произошло за последние несколько минут. Эрик положил голову ей на плечо.

– Почему он так? – спросил мальчик тихо, хотя надо было бы помолчать.

– Потому что ему больно.

– Но от чего?

– Сегодня он потерял друга и нечто больше… – Мать тяжело вздохнула, вытирая слезы с лица и пытаясь улыбнуться сыну. Голос был спокоен, но окончания слов трепетали, словно травинки на ветру. – Возможно, кое‑что он получил взамен, но сам еще не знает об этом. Мир сложнее, чем мы хотели бы себе представлять. Человеческие чувства – не вода, которая течет туда, куда направят. Иногда они неподвластны, сильнее нас. Порой чувствовать что‑то к кому‑то – великое счастье. Но, к сожалению, не всегда это так. Иногда чувства выедают изнутри, заставляют испытывать боль, сильнее которой не могут быть никакие физические страдания.

– Чувства? – не понял Эрик. – О чем ты говоришь?

– О любви, конечно. Не только о ней, но о ней в первую очередь. – Мать замолчала, раздумывая над сказанным, но потом продолжила нараспев, так, как рассказывала сказки: – В давнюю пору Вен синеглазый в облике мужа на землю спустился. Был он глашатаем, странником‑богом, волю он нес Наблюдателя миру. Славы не ждал, не искал восхваленья, был беспристрастным, невозмутимым. Сердце его, словно звездный осколок, тайной лучилось и дивной красою, но незнакома ему была радость, грусть незнакома и страсти томленье. Так по земле путешествовал странник и повстречал благородную деву, ликом нежнее рассветного неба, мудростью речи ни с кем не сравнимой. Солой представилась Вену та дева, Имя ее он навеки запомнил. Сердце, что раньше не ведало счастья, вспыхнуло ярко в то же мгновенье и засияло невиданным светом, пламенем страсти забушевало. Не было силы большей на свете, чем тяготение душ между ними.

– Я помню эти слова, – кивнул Эрик.

– Искали ли Вен и Сола любовь? Нет. Окрыляла ли она их? Наполняла ли счастьем? Делала ли мир вокруг другим? Да. Да. И да. Но были ли они счастливы в тот момент, когда не могли быть вместе? Каждый однажды понимает, что такое любовь. Встретишь и ты свою. И когда встретишь, осознаешь, как болезненно не иметь возможности быть рядом с человеком, которого любишь. Как болезненно, если твои чувства не взаимны. Как тяжело, когда они уходят, словно наваждение, а рядом оказывается кто‑то, кого ты совершенно не знаешь.

– Но какое отношение это имеет к вам?

Мать вздохнула, но не ответила, а только сильнее прижала к себе Эрика.

За окном темнело. Вен почти опустился к горизонту, длинные тени расползлись по улице. Лавандовые лучи пробивали Завесу и падали на подоконник, мягко ложились на стену напротив окна, играли на поверхности воды в стакане. Из‑за Вена едва‑едва выглядывала Сола, верная своему спутнику с незапамятных времен. Была ли их любовь благодатью или несчастьем? Изо дня в день они совершали одно и то же неизменное движение друг вокруг друга. На них ориентировались, если хотели отмерить время или определить направление. Но о чем они говорили между собой? Были ли свободны в выборе находиться вместе? Были ли все еще счастливы?

 

* * *

 

Эрик долго не мог уснуть: то мысленно оказывался в маленькой каморке Веньяна и помогал лечить Клео; то рядом с Башней, оживавшей на глазах и говорившей с ним низким трубным рокотом; то на улицах Патеры, по которым двигались мрачные процессии культистов; то на первом этаже дома, в момент сцены, разыгравшейся между матерью и отцом. Они что‑то скрывали, что‑то недоговаривали. Это что‑то вылилось обрывками фраз и было связано с их чувствами. Мальчик не мог поверить, что отец не любит мать. Почти всегда тот был нежен и внимателен, отзывчив к ее просьбам. Он казался скалой, за которой можно спрятаться. На него хотелось равняться, гордиться им. Для Эрика родители были лучшей парой на всем белом свете. Но что, если это не так? Или он просто запутался?

Эрик крутился на кровати, то вздыхая, то прячась под одеяло в страхе, что его мир может рухнуть прямо сейчас и никогда не сложится из осколков снова. Он слышал, как посреди ночи вернулся отец, как тихо прошел в спальню. Мать не встречала, как делала это обыкновенно, не зазвучали приглушенные разговоры. Лишь звуки медленных шагов да скрип кровати, когда отец ложился.

Все это еще больше испугало Эрика. Мать говорила: «Не копите обиду. Примирение – лекарство для сердца», – и первой шла навстречу в любой ссоре, сглаживала острые углы, находила правильные слова. Отец мог вспылить и разозлиться, мог молчать день, но не она. Может быть, мать просто устала? Эта мысль немного успокоила мальчика, и он наконец забылся тревожным сном.

 

* * *

 

Утро было холодным. Нет‑нет, Вен, как и вчера, согревал крыши и камни мостовой своими лучами, но дома стояло молчание, от которого на душе становилось зябко и противно. Мия, хоть и не присутствовала при вчерашней сцене, быстро поддалась общему унынию и ходила, поджав губы, словно съела что‑то кислое.

Отец молча ушел. Мать молча занялась домашними делами. Дети принялись молча помогать. В молчаливом сосредоточении дела спорились, и очень скоро все освободились.

– Эрик, пойдем‑ка погуляем. – Мия ткнула его в бок.

– Что‑то не хочется, – уныло ответил тот.

– Пойдем‑пойдем, надо поговорить, – шепнула она.

– Ну… ладно, – вяло согласился он.

– Мама, мы гулять! – громко сообщила Мия.

– Хорошо, – отозвалась мать из соседней комнаты.

Так они вышли на улицу. Мия уверенно зашагала прочь от дома.