Сезон охоты на людей
– Ладно, давай поговорим о нашей веселой жизни. Мы смогли добраться сюда только потому, что вышли во время самого сильного муссонного ливня. Идти обратно нам придется, когда дождь кончится и Виктор К.[1] вылезет из укрытий. Он захочет найти нас. Он наверняка захочет убить нас. Мы приперлись в его проклятый огород без приглашения, и он, конечно, будет очень недоволен. Поэтому нам обязательно нужно пробраться в лагерь Специальных сил, или же мы, вне всякого сомнения, подохнем где‑то в этих местах. Вот и все, что я могу доложить о том дерьме, в котором мы застряли, так что нечего больше трепать языком!
Боб улыбнулся, не от радости или предвкушения счастья, а скорее всего просто потому, что слишком устал для чего‑то другого.
– Вот бы у нас была хоть таблетка декседрина[2], – сказал он. – Впрочем, все равно не верю я во всю эту гадость. Когда возвращался из моего второго поиска, ко мне прицепилась обезьяна размером с хорошую гориллу. Пришлось чертовски повозиться, чтобы все‑таки убить эту косматую гадину. Знаешь, это было совсем не смешно.
Этот человек не просто был во Вьетнаме, он сам в некотором смысле был Вьетнамом. Ему приходилось делать все: стрелять из укрытия, совершать набеги, захватывать высоты, проводить рекогносцировки, работать головой, служить советником в подразделениях южновьетнамской армии, допрашивать пленных, анализировать сведения, участвовать в тысяче перестрелок, убить никто не знает сколько народу, лежать в госпиталях, разговаривать с генералами. Он был олицетворением всего своего проклятого поколения, собранного в шкуру одного человека. Это оказалось новым открытием, хотя в нем не было ничего удивительного: он был помешан на скорости. Этот человек‑символ мог принимать героин, мог болеть триппером, мог быть с ног до головы покрыт татуировками, мог убивать пленных. Он был Тригом, по крайней мере в том смысле, что делал все для того, чтобы выиграть войну, точно так же как Триг в своей параллельной вселенной делал все для того, чтобы ее прекратить: яростный, неустанный крестовый поход во славу устаревшего понятия о том, что один человек может что‑то значить.
– Ты напоминаешь мне одного парня, – сказал Донни.
– Ну да, кого‑нибудь из тех пустобрехов, что болтают по радио. Наверное, Лама или второго – как его? – Абнера. Они оба из моего родного города.
– Нет. Можешь мне не верить, но это пацифист.
– А‑а, один из этих комми. С длинными волосами и похож на Иисуса. Могу голову прозакладывать, что его дерьмо не воняло. А вот мое воняет, и очень даже славно, понятно, Свинина?
– Нет. Он был вроде тебя, тоже герой. Он был куда значительнее, чем мы, все остальные. Он был легендой.
– А разве не надо прежде умереть, чтобы стать легендой? Это, по‑моему, обязательная часть работы.
– Он мертв.
– Сумел слишком далеко высунуть нос, выступая против войны? Ну, это и впрямь говорит об интеллекте куда выше среднего. И я, значит, показался тебе похожим на него? Сынок, у тебя, наверное, злокачественная лихорадка.
– Он просто не должен был уходить. В нем совершенно не чувствовалось, что он уйдет.
– Зато во мне это еще как чувствуется. Еще одна операция, и я уйду отсюда на всю оставшуюся жизнь. Ну а теперь давай пошевеливаться.
– И куда же?
– Если будем выискивать дорогу, то потеряем много времени и наверняка на кого‑нибудь наткнемся. Так что лезем напрямик.
– Христос!
– Для начала поедим. Самое время для пикника. Это будет последняя пища, которую ты увидишь до тех пор, пока не выберешься отсюда или тебя не прикончат. Тогда уж на небесах тебе точно дадут отличный бифштекс. Вываливай рационы, фляги, семьсот восемьдесят второй комплект. Достань лопатку. Собери ее. С ее помощью мы проложим себе путь, соображаешь?
– Не очень.
– Ну конечно соображаешь. Делай как я, и все станет ясно.
Он быстро и ловко освободился от большей части своего снаряжения, оставив при себе только оружие. Выудил из брошенного наземь пакета один из рационов, вскрыл банку и принялся прямо открывалкой выгребать из нее порошковую яичницу и ветчину и жадно, чавкая, поедать их.
– Давай, время жрать. Съешь что‑нибудь.
Донни последовал его примеру и в несколько секунд опустошил банку холодной, но все равно аппетитно пахнувшей свинины.
– Когда доешь, дашь мне рацию. У меня не так много поклажи.
– Я могу взять твою винтовку.
– Черта лысого ты можешь взять. К моей винтовке не прикасается никто, кроме меня.
Ну конечно. Главный закон. Он вспомнил, как Свэггер разыскал его, когда он, скучая, торчал на наблюдательном пункте в передовой караульной цепи. Шла третья неделя его пребывания в Додж‑сити.
– Это ты Фенн?
– Э‑э… да. Э‑э, сержант?..
– Свэггер. Моя фамилия Свэггер. Я снайпер.
У Донни на мгновение перехватило дыхание. В темноте он еле‑еле различал силуэт человека, говорившего с сильным южным акцентом. Боб Гвоздильщик, человек, оцененный в пятнадцать тысяч пиастров и имеющий на своем счету более тридцати убитых. Донни почувствовал, что вокруг образовалась пустота: все остальные то ли из уважения к Бобу Гвоздильщику, то ли из страха перед ним поспешили раствориться в пространстве. Хотя он не мог разглядеть глаза снайпера, но ощущал, что они в это время внимательно изучали его лицо.
– Я только что засунул моего корректировщика в медицинскую летучку, и он с дыркой в ноге отправился обратно в нормальный мир, – сказал снайпер, – так что я ищу ему замену. Ты стрелок дай бог каждому, у тебя самые высокие показатели во всем Додж‑сити, зрение у тебя сто на сто, ты уже имел одну ходку сюда, заслужил медаль, так что тебе приходилось стрелять в людей и ты не должен легко впадать в панику. Впрочем, все это дерьмо. Ты послужил в «Восемь‑один», там ты не мог не выполнять церемониальные обязанности, а это значит, что у тебя есть терпение для скрупулезной работы и готовность быть незаметной частью большой команды. Все это мне нужно. А тебя это интересует?
– Меня? Я…
[1] Виктор К., Виктор Чарльз – жаргонные прозвища вьетконговцев (Viet Cong).
[2] Декседрин – сильное тонизирующее средство.
