Шарада мертвеца

Татьяна нахмурилась.

– В тот день он был взволнован, сказал, что должен переговорить с моим папенькой.

– Он собирался принести свои извинения не вам, а отцу?

– Не знаю, сударь, но он обычно приглашал меня в аглицкий трактир в конце Галерной, к Фразеру, для разговору. Но в тот день я отказалась, и мы так и не поговорили…

– Почему вы отказались?

– Там давеча пара отравилась, и я в трактир ходить побоялась.

– Да, я слышал об этом… Что было дальше?

– Анатолий прошел в белую гостиную и после переданной через Ипатия просьбы об аудиенции скрылся в кабинете папеньки до полудня, – Татьяна зевнула. – Потом он с нами откушал, в полпервого. Папенька даже ублаготворил его разогретым вином.

– Кислым?

– Нет, почему же? Анатолий Петрович сладкое любил… Да… Потом сказал, что вернется к трем.

– Он говорил вам, куда ушел?

– Да, сказал, что у него была встреча. Я ждала его до вечера, но так и не дождалась. Потом новость пришла… помер он… у Фразера.

Маркиз сочувственно выдержал паузу.

– Ступайте‑ка спать, сударыня, – произнес он. – Вам надо отдохнуть.

– А как же рассказ о Памфилии?

– О вашем третьем женихе? – пытаясь не обидеть девушку, маркиз состроил серьезную мину. – Он же живой, не так ли?

– Но ведь второй день, как исчез…

– Как его полное имя?

– Памфилий Петрович Бельяшов.

– Хорошо. Приготовьте его описание, адрес, место учебы или работы… Ну, все, что знаете о нем к утру, и я после завтрака лично заеду в местную управу по его душу. Договорились?

Та помялась, но согласилась, приняла его руку, встала. Ох, и чудный же человек – этот проезжий врач! Она боязливо шагнула мимо зеркала, косясь на его отражаемый мир.

– Анатолий будто смерть свою чувствовал, – вдруг тихо сказала она.

– Отчего вы так думаете?

– Перед тем как идти к папеньке, он сказал мне, что тем утром подолгу у зеркала застоялся и как бы невзначай глянул в край его… туда, где под зеркалом на консоли свеча горела…

– Так.

– Засмотрелся так, говорил, и вдруг видит в нем не себя, а тень… – с этими словами Татьяна даже сжалась и отвела от зеркала испуганный взгляд. – Глаза, говорит, поднял и вместо себя увидел человека, смотрящего прямо на него.

– Незнакомого?

– Не просто незнакомого, но странного, сударь. Человек этот кожей темен был, а глаза его… словно из хрусталя зеленого… в него вцепились, будто недоброе предвещали…

Де Конн промолчал. Как только шажки ночной гостьи затихли в предрассветных сумерках, де Конн устало побрел к зеркалу. Глянул на порванную в некоторых местах сорочку. Раздосадованно покачал головой. Такие в Петербурге долго придется искать.

– Женщины, – буркнул он.

В зеркале зашевелилась черная тень. В полумраке отражения она явственно выступила перед глазами маркиза. Чудовище с шестью парами рогов. Демон Абдшу.

– Какая попка! – прогудел он, скаля белые клыки. – Надо было попридержать ее…

– Молчи, не мучай… – утомленно отрезал маркиз. Он прошел в спальню, шлепнулся на кровать и сладко потянулся. – Да уж, красотка. В иной ситуации до утра бы такую не отпускал… – с этими словами он покосился на зеркало. – Почему ты здесь, со мной?

– Почему бы и нет?! – от гудящего голоса демона затряслись окна.

– Тише! – приказал маркиз. – Твоя миссия со мной окончена. Ты свободен вернуться в сферу своего обитания…

– Нет, не окончена! – прошипел Абдшу. – Или вы забыли, что я управляю судьбами проклятых вами врагов до тех пор, пока все они не понесут наказание?

– Я их всех простил.

– Я сомневаюсь.

– С какой стати?!

– Вы простили только тех, кого знаете, хозяин, а простить заочно вы не можете… Таков закон мести. Я же знаю всех.

– Что ты имеешь в виду?

Абдшу весело фыркнул.

– А то, что скоро мои планы изменят ваши собственные, хозяин!

Маркиз промолчал. В эту минуту его больше занимал иной вопрос: где‑то он слышал эту фамилию – Бельяшов. Ну да ладно, уже рассветало, и его ждал Шарапа на Исаакиевской площади для встречи с художником покойного Димитрова.

 

 

Художник

 

На одной из дальних линий Васильевского острова неистово скрипел масляный фонарь под напором ветра, свирепо штурмующего Санкт‑Петербург со стороны залива. Огонь был тусклым, но казался живым в мертвом окружении покосившихся деревянных домов. Призрачный предутренний мрак, тяготивший над огоньком, причудливо играл со светом и тенями на раскисшей дороге. Пьяные окрики мужиков, возвращающихся домой из близлежащих распивочных, редкий стук пролетки, спор разносчика о медном пятаке с хозяином лавки за углом. Ночь, промерзлая и унылая, отступала перед приходом утренней суеты. На Петропавловке мерно пробило шесть.

Федька Золотов, крепостной художник, отпущенный хозяином бог помнит когда на заработки в невскую столицу, устроился в пустовавшей будке сторожа. Он ежился и ворочался, подпихивая ноги под себя, подзатягивая старый грязный зипун, чтобы согреться. Бездомным он стал совсем недавно. По неуплате за три месяца его выгнали из угла чердачной комнаты. Не было денег даже на посошок, и, если кто‑то проходил мимо, он обязательно вытягивал руку и неистово хрипел:

– Копеечку больному живапис‑с‑су!..

Неизвестно отчего, но прохожие пугались и шли прочь. Самого же Золотова это ничуть не смущало, и он, закрыв глаза, прислушивался к стукам, шагам и голосам.