Слепая зона
– Гарь, я отойду ненадолго? Скоро вернусь, ладно?
– Ага, – быстро согласился он. – Я подремлю пока. Тепло тут… Чуешь, какое солнце?
Я чуяла. Весна буйствовала за окном, неприлично выпячивая напоказ все свои прелести: птичий гомон, запах юной травы и клейких листочков, обжигающе‑праздничный жар вернувшегося после зимы солнца… Словно нарочно, как будто дразнила: «Жизнь продолжается! Я – жизнь!» Здесь же царствовала смерть. Милосердная, обезболенная, но от этого не менее страшная.
– Уходите? – женщина‑дежурная не сидела за своей стойкой, дожидалась меня за дверью.
– Нет, мне нужно позвонить, отпустить водителя. Скажите, а я могу здесь остаться? С ним? Ведь ночью еще страшнее одному…
– Не уверена. Свободное место в палате есть, но, если привезут еще кого‑то, вам придется ночевать на стуле. Да и зачем? Ему на ночь капельницу поставят, он спать будет. А утром приезжайте, если…
– Вот именно! – перебила я ее, не давая сказать то, чего не хотела слышать. – Если! Я заплачу, сколько нужно заплачу! Пожалуйста!
Она не ожидала такого напора. Когда я вцепилась в ее руку – полную, мягкую, теплую, немолодую, женщина вздрогнула так, что колыхнулось все ее крупное тело.
– Пожалуйста! У него никого нет! Я прошу вас!..
– Ну, уж и никого, – проворчала она, мягко выкручивая кисть из моей хватки. – Друг его сюда привез и потом приезжал, все оплатил. Солидный такой, не слепой.
– Хорошо, но сейчас‑то он один! Поймите, я должна! Я не знала ничего, он скрывал…
– Ох, не знаю я. Идите к заведующей. В смысле, – запнулась она, – я позвоню, вас проводят.
Пока я дожидалась провожатых, успела отпустить Павла, пообещав, что вызову, когда соберусь обратно. Позвонила маме и чуть не расплакалась сама, услышав, как она зарыдала. Мама любила Гарьку. Даже думала когда‑то, что мы поженимся… Взяв с нее слово не приезжать до завтра, я прервала разговор. Где‑то работал телевизор, журчала вода, кто‑то негромко говорил в одной из палат, но я больше не чувствовала покоя и цветочного уюта – это место пахло ужасом. Смертью.
«Светка, что происходит? Почему за неделю так сильно изменилась твоя жизнь? Почему теперь вокруг все умирают? Га‑а‑арька!»
Слезы, такие редкие у меня, покатились по щекам. Дыхание перехватило, горло сдавил спазм. Хотелось орать и лупить кулаками в стену.
– Простите?
Моего плеча коснулась чья‑то рука. Я так утонула в горе, что даже не услышала, как ко мне подошли!
– Это вы хотели встретиться с Ириной Ивановной? Она у себя в кабинете. Это на втором этаже.
Не знаю, что так повлияло на заведующую, моя зареванная физиономия или наличие в палате незанятой койки, но она согласилась неожиданно быстро. Думаю, зареванных лиц она повидала немало. Какое мужество нужно иметь, чтобы работать в таком месте и сохранять доброжелательное спокойствие? Мне даже кресло принесли и поставили возле Гарькиной кровати. Он спал. Я прошлась по периметру, ощупывая стены, наведалась в туалет и села рядышком, склонившись над своим другом.
«Медведище! Ну, не умирай!»
Но он едва дышал, прерывисто и трудно. Мерзкое нечто изредка пошевеливалось в своем углу, не приближаясь, но я чувствовала – оно меня видит. Осязает. И еще я чувствовала, что не нравлюсь ему. Как? Да не знаю как! Их было несколько, рассеянных по зданию, и никакие стены не мешали мне заметить всех до одного. Они ждали.
Позвоночник царапало ознобом от их присутствия. Я повернула голову и прошипела сквозь зубы:
– Не отдам!
Бесплотное существо дернулось, ток воздуха – или не воздуха… ну, как это объяснишь? – волной добежал до моего кресла.
– Уходи, не жди!
Оно снова дернулось и замерло.
Наверное, я сошла с ума. Мне мерещилась нечисть, которую невозможно увидеть или потрогать, но в тот момент я была совершенно уверена, что она меня поняла. И я поняла тоже. Поняла, что она никуда не уйдет. И еще одну страшную вещь – до утра Гарька не дотянет, как и те четверо несчастных в других палатах.
Гарик шевельнулся и протяжно застонал. Я подпрыгнула в кресле, протянула к нему руки.
– Что? Тебе больно?
Под тонким одеялом судорожно подтягивались и снова выпрямлялись ноги его длинного, исхудавшего до костей тела. Я поверить не могла, что человек может так похудеть за несколько месяцев!
– Гарь?
– М‑м… – промычал он. – Светка? Ты чего здесь? Ты иди…
– Никуда я не пойду! – решительно заявила я. – Сейчас позову кого‑нибудь.
– Не… зови… рано еще. Сами придут.
Он продолжал корчиться. Гадость на потолке подползла ближе. Нависла почти у нас над головами.
– Говори. М‑м… Что‑нибудь… говори… – выдавил мой несчастный друг.
– Ш‑ш. Тише. Помнишь, как мы в поход ездили и пошли купаться ночью? Вода ледяная, лягушки орут, плавать не умеем…
– Это ты… не умела. Я умел, – слабо возразил Гарька.
– А чего тогда цеплялся за меня: «Где берег? Где берег?»
Левой рукой я гладила его лоб, прохладный и влажный, голову с сильно поредевшими волосами, а правую он держал в своей ладони, время от времени сжимая ее, словно боялся упасть.
Мы чудом не утонули вместе той ночью. Но выбрались и умудрились никому не попасться. Хорошее было лето!
– Помнишь, о чем мы тогда договорились? – вдруг спросил он, делая длинные паузы между словами.
Я помнила. Пусть это и казалось теперь наивным, но я помнила. Нам было по тринадцать, мы были дерзкими и глупыми, но зато искренними.
– Не предавать, не лгать и не исчезать. Я помню, Гарька, я здесь.
– Прости. Это я нарушил клятву. Я пропал…
– Дурак! Лиза не в счет! Мне нечего было делать рядом с вами тогда. Я даже не сердилась. И сейчас не сержусь!
– Ты знаешь, где она сейчас?
И мне пришлось солгать снова:
– Нет, сто лет про нее ничего не слышала.
– А, ладно…
