Тайна завещания Петра Великого в руках Наполеона Бонапарта. Дамоклов меч над Россией

– Твой рассказ похож на старинную легенду, и если бы сейчас я не держал в руках этот медальон, то, наверное, не поверил бы в его существование, – проговорил Михаил и через короткое время добавил: – Не мог бы ты рассказать, как эта реликвия оказалась у нашей семьи?

– Это очень важная история не только для рода Арефьевых, но и для всей нашей страны, – с некоторым пафосом в голосе произнёс Пётр Яковлевич. – Для того чтобы ты понял, насколько необычна история этого украшения, я расскажу о его судьбе с самого начала.

После этих слов ветеран помолчал и через короткое время начал своё повествование.

 

Глава 2

Последняя воля Петра Великого

 

1725 год

Пётр Великий беседует с обер‑прокурором Павлом Ягужинским и говорит, что его доверие к приближённым слабеет. Пётр признаётся в том, что собирается устроить «тотальную чистку» всего своего окружения, и просит Ягужинского внимательно следить за направлением политики, которая будет реализовываться внуком императора Петром Вторым. Если она не будет соответствовать тому вектору, который задал Пётр Великий, внука нужно будет удалить от трона. Пётр сообщает о своём прямом наследнике или наследнице, имя которого (которой) закрыто в медальоне, переданном на хранение Ягужинскому. Также император сообщает, что аксессуар устроен по уникальной технологии, вынесенной из Италии, сущность которой заключается в особом замочном механизме медальона: если он открывается ключом, то никаких трудностей с извлечением содержащегося внутри документа не возникает, но если кто‑то предпримет попытку открыть его другими средствами, то документ будет изрезан в клочья. Ключ от украшения Пётр I прячет при Ягужинском в мощевике, который носит у себя на груди, а затем наказывает Ягужинскому вскрыть мощевик и забрать этот ключ до похорон при прощании, если император умрёт неожиданно. Ягужинский принимает указания императора.

Рассказ о болезни и смерти Петра I. О том, что Ягужинский не смог завладеть ключом от медальона, но медальон остался в его семье до тех пор, пока последний Ягужинский не отдал его в императорскую казну, чтобы смягчить участь своей матери, обвинённой в государственной измене. Спустя годы на это украшение обратила внимание Великая княгиня Екатерина Павловна. Она забрала его в качестве приданого, когда вышла за своего кузена Георга Ольденбургского, назначенного после свадьбы генерал‑губернатором Тверской, Ярославской и Новгородской губерний.

События снова переносятся во времени.

 

В январе тысяча семьсот двадцать пятого года Пётр Великий находился в рабочем кабинете своего императорского дворца. Хотя его разум был ясен и бодр, из‑за болезни силы с каждым днём покидали государя, а лицо выражало тягостную задумчивость. Монарх понимал, что, сокрушив внешних неприятелей, он до сих пор не смог справиться с внутренними врагами. Повсюду, как в Москве, так и в Петербурге, появлялось всё больше людей, желавших вернуть в Россию прежнюю жизнь. Понимая угрозу, надвигавшуюся на великую империю, царь призвал обер‑прокурора Павла Ягужинского и с тяжёлым чувством поделился с ним своими опасениями. Государь сообщил верному приближённому о том, что если российская знать разобьётся на враждующие партии, а церковные чиновники постараются вернуть старую веру, то империя вновь погрузится во тьму междоусобия, а пограничные провинции, с таким трудом присоединённые когда‑то к московскому царству, начнут отпадать от него одна за другой. Из‑за сильного волнения лик государя часто искажался судорогой, и, как это бывает с человеком, подавляемым физическим бессилием, вся душевная энергия Петра во время беседы, казалось, переходила в его голос, который гремел подобно раскатам грома. С неистовством и негодованием государь говорил о том, что те люди, которым когда‑то он даровал грамоты о помиловании и свидетельства о прощении, только и ждут того дня, когда он сойдёт в могилу, после чего смогут предать завоевания и достижения «отца отечества». С горечью говорил император о том, что враги России совершат измену не исподволь, а открыто, при всём этом шумно хвастая своим преступным деянием. Говорил царь о том, что надо как можно скорее победить зло, пока ещё не глубоко пустило оно свой корень, и покарать изменников: кого смертью, кого каторгой, а кого ссылкой на вечное монастырское покаяние. Взор монарха сверкал. Каждым словом и жестом показывал Пётр, как суров его нрав и как решительны могут быть его поступки.

Павел Ягужинский относился к слову государя с тою верой, с какой благочестивый прихожанин храма относится обыкновенно к святым догматам христовой религии, но в то же время понимал, что его власти обер‑прокурора не хватит, чтобы удержать Россию в повиновении после смерти Петра. Да и сохранение этой высокой должности при столь печальных обстоятельствах было бы под большим вопросом.

– Нет у меня наследника, достойного трона, – проговорил государь, видя смятение в выражении глаз обер‑прокурора. – Во внуке своём Петре Алексеевиче, хоть он мал, характера не вижу. Предчувствую я, что по достижении полноты лет будет он безмолвным и слепым орудием в руках боярских.

– Рано тебе, великий государь, думать о передаче власти наследнику, – произнёс с робостью в голосе Ягужинский. – Сам ты ещё не стар! Бог милостив! Не верю я в то, что похитит он тебя у России. Не за что Небесному отцу так нас наказывать!

– Будущее только ему одному и известно! – понизив голос, сказал Пётр. – Если Богу будет угодно, проживу я ещё не один год, а если он захочет дни мои завтра пресечь, то не защитит меня никакая земная сила.

Произнеся последнюю фразу, государь погрузился в безмолвие и через некоторое время продолжил свою речь с заметным волнением:

– Ни Меншикову, ни жене своей я больше не верю. Один вор, а другая изменщица. Вора этой же зимой на смерть осужу, а Екатерину отправлю в монастырское заточение.

Ягужинский побледнел, услышав о таком решительном изъявлении государевой воли. Он почувствовал, что в России наступают роковые и грозные времена.

В те мгновения, когда император находился в недобром расположение духа, его взор внушал всем придворным тот ужас, от которого у них холодела кровь в жилах. Что же мог испытывать честный обер‑прокурор, когда император пребывал в ярости? В эти минуты Ягужинскому казалось, что он хоть и раскрыл государю глаза на многих влиятельных воров и предателей, включая светлейшего князя Меншикова, но всё равно делает слишком мало на своём посту главного прокурора России.

Император сразу заметил смятение, которое испытывал его собеседник, и постарался подавить усилием воли то негодование, волны которого всё ещё вскипали в нём при мысли о предателях отечества, которые тесной вереницей окружали престол, плели паутины заговора в коллегиях, разливали яд в порочащих императора речах на ассамблеях и присутствовали в Сенате, ненавидя иноземное название этого учреждения и желая повернуть историю отечества вспять.