Таксидермист

Я знал, что со старой мебелью такое бывает. Вибрация. Температурные изменения. Слабые замки.

Но, несмотря на это, едва продержался до рассвета.

В последующие несколько дней я потратил все свободное время на наведение порядка в доме. Каждое утро закрывал открывшиеся дверцы и ящики, убирал вещи, странным образом вывалившиеся за ночь на пол. Выносил мешки старой одежды, коробки самого невероятного хлама и кухонной утвари, засохшей косметики. Но, несмотря на данное себе обещание, не притронулся ни к фигуркам, ни к картам Таро, ни к толстым фолиантам с тайными знаниями.

Отчего‑то не посмел.

Все началось на третью ночь, когда я уже думал, что освоился в квартире. Я считал, что это всего лишь кошмарный сон.

Сперва было странное ощущение, будто я проваливаюсь сквозь матрас моей новой тахты и падаю куда‑то в светящуюся пропасть. Я видел вокруг переливающиеся светящиеся силуэты, мелькавшие среди них морды странных пугающих созданий, лязгающие пасти, тянущиеся ко мне когти. А потом вдруг оказался голый в огромном зале с колоннами, под куполообразным потолком, где все сверкало чернотой, будто отполированный базальт. Вокруг кружили полупрозрачные призраки, покачиваясь, словно обрывки тонкого муслина. А где‑то надо мной грохочущий голос с потолка задавал вопросы.

Странные вопросы – о ситуации в Ираке, что сказал какой‑то политик, какая сейчас погода.

Иногда я знал ответ, а иногда нет, и тогда чувствовал разочарование допрашивавших меня существ – ледяное, пронизывающее до мозга костей, почти болезненное. Все это походило на некую пытку.

Я проснулся весь в поту, зная, что это всего лишь кошмар. И все же на следующую ночь боялся заснуть.

Потом понял, что это был не просто сон – когда то же самое случилось посреди бела дня, на кухне, над кастрюлей с супом. Все то же самое – страшное бессильное падение сквозь туманный неоновый космос, а затем допрос в черном зале с колоннами. Десятки вопросов, холод пола и ужас.

Когда вернулся, оказалось, что я лежу на кухонном полу, а в кастрюле шипят и дымятся приклеившиеся ко дну и стенкам обуглившиеся остатки моего супа.

Естественно, первым делом мне пришло в голову, что я сошел с ума. Но в это не так просто поверить, как кажется. Не считая странных приступов галлюцинаций, я рассуждал и вел себя как вполне нормальный человек.

Но как‑то раз я оказался тогда не один. У меня гостила девушка. И мы вовсе не играли в карты.

Когда я очнулся на полу, ее уже не было. Она не отвечала на звонки, не хотела со мной разговаривать. Лишь несколько дней спустя я убедил ее рассказать, что случилось.

Она увиливала и выкручивалась, но в конце концов расплакалась и, нервно сплетая дрожащие пальцы, поведала мне всю историю.

Я исчез. Сперва стал в ее объятиях туманным и бестелесным, а потом вдруг исчез. И она осталась одна.

Каждый бы на ее месте сбежал.

Лишь тогда я позвонил Адриану.

Адриан – единственный известный мне настоящий оккультист. Он размахивает маятниками, постоянно рассказывает про энергии, сущности и заклинания. В течение многих лет я относился к нему как к безвредному психу, но теперь уже не был в том настолько уверен.

Он приехал сразу же. Для таких, как он, это неожиданная удача, так же как для знахаря – таинственная африканская болезнь, донимающая знакомого ординатора. Я беспомощно смотрел, как он ходит по моей квартире с болтающимся на веревочке грузиком в руке, как рисует на полу круги и буквы странного алфавита. Я слышал, как он бормочет себе под нос: «Ну и грохочет этот буфет, что тут вообще творилось?», «Этот портрет лучше бы снять», «А чем тут занимались, на этом полу?».

Мне самому хотелось все это знать. Я ждал диагноза. И мне даже в голову не приходило насмехаться.

– Возможно, квартира одержима духами, – наконец заявил он. – Говоришь, эта твоя тетка была оккультисткой? Думаю, за столько лет некоторые… сущности… в общем, духи, привыкли тут бывать. Теперь тетки нет, а они возвращаются. Либо сама твоя тетка чего‑то хочет.

Стол привел его в восторг.

– Великолепно! Настоящее сокровище! Где она его взяла? С таким оснащением можно кое‑что выяснить прямо сейчас.

И таким образом в моем доме вновь вспыхнули свечи, салфетка опять оказалась на стуле, и в гостиной снова наступили темные века.

Теткиным блюдечком мы не пользовались. Адриан подал мне одну руку, а другую, с маятником, вытянул над серединой стола. Мне полагалось лишь сидеть, положив руки на крышку, и не мешать, но я все равно чувствовал себя идиотом.

Вся процедура заняла не так уж много времени. Грузик сперва начал покачиваться, потом дергаться во все стороны, и наконец, отклонившись вбок, указал на первую, вырезанную на краю стола букву: «З». Потом на следующую, за ней на еще одну…

– ЗДРАВСТВУЙ, КШИСЬ, – читал Адриан. Волосы у меня встали дыбом. Меня обдало холодом, пламя свечей отклонилось в стороны. Я сглотнул.

– Здравствуй, тетя, – ответил я. Не слишком умно, но найдите кого‑нибудь, кто знает, как себя вести в подобной ситуации. – Как там у тебя дела?

– СПЕРВА Я НЕМНОГО СКУЧАЛА, – деревянным голосом зачитывал Адриан. – НО ТЕПЕРЬ УЖЕ ВСЕ ХОРОШО. ТЕПЕРЬ Я ВЫЗЫВАЮ ЖИВЫХ.

 

Часовщик и охотник за бабочками

 

Прежде чем приготовить мне утренний кофе, экономка ходит за первыми покупками. На моем столе кое‑что ежедневно должно быть свежим – рогалики с маком и тмином, пончики и булочки от Венцеля, коробка «египетских». А также «Время», «Ежедневный иллюстрированный курьер» и «Газета Польская».

Утро я начинаю с прессы. Это не те газеты, что в мои времена. Вы не найдете в них слова «оргазм» – пока что это неисследованное явление и в любом случае тайное. Вы не увидите женского соска, голых ног или ягодиц. Нет также понятий «менеджер», «видеофайл», «гипертекст», «концептуализм» или определения «теплая гейская атмосфера»…

Я пробегаю взглядом статьи, те бесстыдно обнажают точку зрения авторов, не знакомых с политкорректностью, и одновременно маскируют обычное невежество. Статьи, основанные на сплетнях, свидетельствах, сведениях, передаваемых по телеграфу или телефону. Меня забавляют такие слова, как «референция», «сударыня» или «городовой», но лишь мимоходом, вызывая самое большее легкую снисходительность.

Я ищу слова, восприятие которых у меня особо обострено – имена, события. Некий признак того, что мир намерен пойти путем, знакомым мне по учебникам истории.