Таксидермист

– Слушаюсь, – покорно ответил незнакомец и, цепляясь за брусчатую стену, потащился в ванную.

В нарастающем тепле появились запахи, и оказалось, что от незнакомца страшно воняет – наслоившейся застарелой грязью и какой‑то химией. Но это было еще ничего по сравнению с тем, как смердела лежавшая на полу в коридоре груда тряпок, которая еще недавно была на нем надета. Превозмогая отвращение, Корпалов запихал одежду в пустую коробку от замороженных продуктов и отнес в подвал. Вернувшись наверх и заглянув в ванную комнату, он обнаружил, что незнакомец стоит на коврике рядом с ванной, с неописуемым восхищением разглядывая кафельные стены, шкафчики, зеркало, умывальник. Сделав шаг, он с опаской посмотрел внутрь душевой кабинки. Корпалов никогда не предполагал, что человек может быть столь страшно и смертельно истощен, оставаясь при этом в живых. В ярком свете было отчетливо видно, что лицо незнакомца, а в особенности нос, покрыты ослепительно‑белыми, словно слепленными из стеарина, пятнами. Обморожения.

– Почему вы не моетесь? – строго спросил Корпалов. – Нужно согреться. Вы почти замерзли.

– Тут все такое чистое… Я испачкаю. Может, какую‑нибудь лохань…

– Какая еще лохань! – в отчаянии заорал Корпалов. – Залезай, говорю, в ванну. А то еще мне тут сейчас загнешься! И сиди там, пока тепло не станет! Когда вода остынет, долей горячей.

Незнакомец послушно опустил в ванну сперва одну, потом другую худую как палка ногу и осторожно сел. Он вытаращил глаза, и из его рта вырвался крик.

– Что случилось?! – метнулся к нему Корпалов. – Что с вами?

Незнакомец глухо застонал и тряхнул головой.

– Ничего… – с трудом прохрипел он. – Все правильно… Кровообращение восстанавливается… Ничего… Главное, что есть… ощущение… Ох… Господи ты боже мой…

Судорожно зажмурившись, он оперся затылком о край ванны. На ввалившихся висках и черепе проступили жилы, явно видимые под короткой щетиной седых волос. Он оскалился, с трудом сдерживая боль, и, если бы не громкое прерывистое дыхание, походил бы на труп, причем не слишком свежий.

Корпалов вернулся в подвал. Имущество несчастного странно его завораживало, особенно если учесть, что это был единственный след, который позволял понять, откуда тот взялся. Включив мощный галогенный светильник над столом в мастерской, он разложил содержимое коробки. На твердой столешнице из ламината очутился комплект странного белья, неряшливо сшитого из какой‑то тонкой ткани – кальсоны и нижняя рубаха с длинными рукавами, с невероятно старомодным воротничком, застегивавшимся сбоку на две абсурдные пуговицы. Кальсоны стягивались в поясе обычной тесемкой. Все это было невероятно грязным и поношенным, неопределенного бурого цвета, будто половая тряпка. К тому же оно выглядело полной бессмыслицей, напоминая бутафорию, сделанную на скорую руку. Как будто незнакомец делал вид, что снарядился в путешествие на Крайний Север, но лишь так, чтобы хватило для весьма поверхностной проверки. Теплое белье? Пожалуйста – вот вам теплое белье. Что, разве нет?

Вместе с тем одежда ничем не походила на ту, которую соорудил бы какой‑нибудь сибирский Робинзон Крузо. Тот воспользовался бы более подходящими материалами – шкурами, может, шерстью, но не стал бы шить кретинское белье девятнадцатого века, слишком жаркое летом и не дающее никакого тепла зимой. Ко всему этому – дурацкий драный акриловый свитер, столь же грязный, как и остальные вещи, «утепленные» все той же комковатой свалявшейся ватой, кофта и штаны, которые, вероятно, сшил шимпанзе. Шапка‑ушанка из такой же потертой сине‑бурой тряпки, знаменитая куртка без поглощающего слоя, без утепляющего слоя, без слоя полупроницаемой ткани, без капюшона с утеплителем, без чего‑либо, что вообще позволяло бы отнести данный предмет одежды к предназначенным для Крайнего Севера, зато с нашивкой в виде прямоугольного куска тряпки, с криво намалеванным на нем абстрактным рядом букв и цифр.

Самой же идиотской оказалась обувь – похоже, изготовленная в домашних условиях, но, например, не из оленьей шкуры, а из множества слоев такой же проложенной ватой ткани, хитроумно засунутой внутрь разваливающегося рыбацкого резинового сапога. Сапога последнего сорта, неуклюжего, уродливого, но явно промышленного производства. Плода некоей безумной промышленности, производящей бессмысленные, не дающие никакой надежды на прибыльную продажу предметы – но все же промышленности. Именно это казалось наиболее абсурдным и загадочным.

Несчастный мог быть неким безумцем, заблудившимся в тайге, – это объясняло и его состояние, и лишенные смысла реплики. Но где он откопал все эти чудны́е вещи? Кто изготовил эту аляповатую ложку, почерневшую и явно ядовитую – алюминиевую? Кто стал бы мучиться только затем, чтобы создать убогую кружку, с момента рождения годящуюся только в помойку? Кто и зачем украсил раздавленный спичечный коробок размазанной надписью «спички», если невооруженным глазом видно, что печатать он не умеет и никогда не научится? Откуда у незнакомца взялись две странные сигареты длиной самое большее в два сантиметра, зато необычно толстые и заканчивающиеся картонной трубкой длиной с палец? Это не были косяки с марихуаной – их явно изготовили конвейерным способом, с помощью незнакомой технологии, склеивавшей полупрозрачную, напоминавшую скорее пергамент бумагу рифленой линией, похожей на спайку на пластике. Корпалов понюхал сигареты. От них не пахло ни гашишем, ни табаком – сквозь бумагу просвечивало какое‑то крошево. На сигаретах виднелась надпись «Казань 5». Их что, производили в Казани? Чушь.

Всякие мелочи находились в сумке, сделанной уже кустарным способом, из бурой тряпки, криво сшитой дратвой. Кроме ложки, кружки, спичек и сигарет, там имелись: пачка перевязанных шнурком писем, написанных от руки, – чернила успели поблекнуть и размазаться; мешочек, который в прошлой жизни был подкладкой кармана, заполненный на две трети крошевом из сухих листьев и мелкими квадратными листочками толстой ворсистой бумаги.

Отнеся все это к разряду личных вещей, Корпалов отложил их в сторону, так же как и отпоротую от куртки нашивку. В коробке нашелся еще шарф незнакомца – мягкое бурое полотнище, изготовленное машинным способом из мелких клочков и остатков разнообразной пряжи и пакли. Разноцветные комки, спрессованные вместе в серо‑фиолетовую ткань, простеганную раз за разом прочной нитью и обшитую вокруг машинным стежком, – одноразовая половая тряпка промышленного производства. Кто и зачем потащил ее в эту глушь вместо шарфа? Экономия? Господи, сколько может стоить шерстяной шарф? Пятьдесят копеек? На тряпке кишели какие‑то маленькие плоские букашки. Он заметил их только сейчас, но они были повсюду – в углублениях швов, в складках материи, ползали по столу. Вши. Или клопы. Вздрогнув от отвращения, Корпалов швырнул тряпку в коробку, свалил туда остальную одежду и, схватив с полки бутылку растворителя, обильно полил.

Вытерев растворителем стол, он открыл внушительную дверцу печи и, помогая себе лопатой, втолкнул коробку в пламя.

Он едва успел отскочить, в панике потирая лицо руками, но обнаружил, что отделался лишь слегка опаленными бровями. Коробка с завшивленной одеждой с гудением пылала в печи. Гадость.

Пошарив в кладовке под лестницей, он без труда собрал своему гостю гардероб. Большинство владельцев дачных домов воспринимают их как хранилище старой одежды, которую спасают от утилизации под предлогом использования в качестве рабочей. Горыпин отнюдь не являлся исключением, накопив немало старых полотняных штанов, спортивных костюмов, каких‑то рекламных кофт и курток, отбывавших пенсию на полках заслуженных свитеров или уже вышедших из моды лыжных костюмов.

В спальне хозяина дома нашлось также немного старого выстиранного белья и небольшая коллекция вполне еще приличной обуви.