Танец песчинок

Пока шли гудки, я бросил взгляд на часы, висевшие на стене. Время непостижимым образом уже приблизилось к двенадцати пополудни, и стала ясна причина подобного столпотворения.

В обеденное время к Римусу стекались многие, ведь к каждому заказу совершенно бесплатно прилагался свежий номер газеты собственного издания. Вечером, а тем более утром, спрос на прессу был куда меньше. Те, кто получил газету, успевали разнести новости задолго до захода солнца.

– Полицейское управление, дежурный слушает, – раздалось в трубке, и я вздрогнул, возвращаясь к действительности. Говорил не Бобби – толстяк, по‑видимому, закончил смену и ушёл, а других дежурных я не запоминал.

– Это Грабовски, – сказал я. – Преступник, сбежавший сегодня, находится сейчас в баре «Запах мамбо». Вооружён или нет – неизвестно, но точно опасен. Вышлите пару машин на подкрепление и обязательно сообщите Крополю, если увидите.

– Вас понял, детектив.

Я повесил трубку и вздохнул. Чтобы успеть до приезда полицейских и самому оценить ситуацию, следовало поторопиться. Вездеходы быстрее, чем человек, но полицейское управление находилось от «Запаха Мамбо» дальше, чем закусочная Римуса. К тому же, им ещё надо собраться и выехать.

Подхватив с чьего‑то стола оставленную газету, я на ходу вытер об неё копоть с рук, оставшуюся с тех пор, как я тёр табличку на вокзале. После запихнул уже не выглядевший свежим выпуск во внутренний карман плаща и быстрым шагом вышел из закусочной.

 

 

* * *

 

Убийца сидел за стойкой, подперев голову двумя руками, и смотрел в стоявший перед ним стакан с чем‑то прозрачным внутри.

Неподалёку, за одним из столиков, я заметил Рюманова и Легбу. Они о чём‑то беседовали, но при моём появлении замолчали. Хозяйка бара улыбнулась, а барон медленно кивнул.

«Что ему тут надо?» – спросил я сам себя. Возможно, Рюманов заглянул к Легбе по каким‑то своим делам и даже не подозревал, кто сейчас сидит за стойкой – в конце концов, он был единственным из подозреваемых, кому я не показывал фотографию убийцы. Однако меня не покидало ощущение, что это не случайность.

Впрочем, с этим я собирался разобраться позже. Сейчас следовало вернуть убийцу в камеру, выяснить, как он сбежал, и сделать всё возможное, чтобы это не повторилось.

Но стоило сделать шаг, как за окном раздался грохот. Послышались взволнованные крики людей, а лысый громила начал поворачиваться ко мне. В этот момент ножка его стула подломилась…

Убийца полетел на пол, нелепо взбрыкнув руками при этом, и приземлился ровно на затылок. Послышался треск, какой бывает, когда разрезаешь арбуз. Руки гиганта со стуком ударились о дощатый пол, а следом, завершая аккорд, противно громыхнул подломившийся табурет.

Я сглотнул и внутренним ощущением понял, что сделать уже ничего нельзя – на полу бара лежал труп.

 

 

* * *

 

Когда происходит нечто ужасное, в голове проносятся за одно мгновение тысячи мыслей, во многом далёких от происходящего. Время не останавливается, и едва всё заканчивается, как можно почувствовать пыль, поднятую табуном размышлений, промчавшимся мимо. Всё, естественно, не запоминается, а удаётся выхватить лишь одну‑две мысли или фразы, которые человек обычно и произносит сразу же. Чаще всего это нечто нецензурное, потому что самые первые и гениальные идеи исчезают быстрее, чем удаётся их поймать.

Но в тот раз, когда на моих глазах преступник совершил столь нелепое самоубийство, удалось всё‑таки ухватить кое‑что важное. Всего лишь маленький намёк, кому это могло быть выгодно, благо причина сидела у меня перед носом.

 

 

* * *

 

– Та‑а‑ак, – протянул я, посмотрев в сторону Барона и Легбы. – И кто из вас двоих это сделал?

Дверь за спиной распахнулась. Я обернулся, ожидая кого угодно, но это оказался всего лишь Шустер. В тусклом свете лампы его очки казались абсолютно чёрными. Он посмотрел сначала на меня, потом на труп, а затем как‑то разом обмяк, потеряв весь запал. Даже полы плаща прекратили трепетать, хотя в том драматическом эффекте повинен был утихший сквозняк. Стянув маску на шею, Шустер шагнул к стойке и склонился над убийцей.

Я же, подхватив стоящий рядом стул, подошёл к столику с двумя подозреваемыми, развернул стул спинкой вперёд и присел.

– Повторяю вопрос: кто из вас это сделал? Или, быть может, вы вместе?

– Не понимаю вас, детектив, – тон Рюманова был тихим и печальным. – Что вы пытаетесь сказать?

– Я пытаюсь сказать, многоуважаемый барон, что сейчас на моих глазах произошло убийство человека, замаскированное под самоубийство. Под нелепое, абсолютно ирреальное самоубийство. Мы можем сто раз повторить подобный трюк, и преступник выживет. Здесь не обошлось без ваших церковных фокусов. Впрочем, может спросим хозяйку заведения?

– Отвянь, Грабовски, – Легба была не столь дружелюбной, как барон. – Ты пришёл в мой бар, потому что я тебя позвала. Я могла просто прикончить этого типа и даже не сообщить, что он здесь был. А после ты искал бы его до скончания веков.

– Зато теперь ты отвела от себя все подозрения, разве нет?

– Ты идиот? – взгляд пылал злостью. – Заметь, я спрашиваю, Грабовски. Потому что если бы так думала, то, разумеется, устроила бы этот балаганный трюк. Ты прав, всё выглядит, как дешёвый фокус, но фокусник не я, а кто‑то другой.

– Барон? – я вновь обратился к Рюманову. – Что говорит нам Перун‑Апостол о подобных происшествиях?

– Что случайности – часть жизни.

– Благодарю покорнейше, теперь буду знать.

Я едва сдерживал злость, но первый порыв прошёл – у меня не было никаких доказательств, одни теории. Барон и Легба сидели передо мной, когда всё произошло. Не было каких‑то странных звуков, магических обрядов или ещё чего, что обычно предшествует демонстрации божественной силы. Это было идеальное алиби, и, возможно, именно его они и добивались.