Тегеран-82. Мир

До войны Тегеран большую часть года жил на своих крышах. Я бы тоже на такой жила: днем там можно загорать и купаться, а с наступлением вечерней прохлады на крыше приятно пить чай, любуясь огнями города. Но с началом войны сидеть на крышах запретили, да и городских огней не стало.

На Чахаршанбе‑сури 1359‑го до войны оставалось ещё полгода. И хотя, как говорили взрослые, иракцы уже обстреляли какой‑то приграничный иранский город, никто тогда не думал, что дело дойдёт до бомбежек Тегерана.

Папа позвонил в интерком (слова «домофон» мы тогда ещё не знали) и сказал что‑то на фарси ответившему в микрофон мелодичному женскому голосу.

– Сейчас девочки выйдут за тобой, – сообщил он мне. – А я побежал. А то они будут приглашать в дом и обижаться, если откажусь. А если не откажусь, мама мне этого не простит! Я за тобой завтра зайду к вечеру и тогда и посижу с Рухишками.

Папа называл семью хаджи Рухи «рухишками», подразумевая, что в ней много детишек и вся жизнь вертится вокруг этих детишек.

Скоро я в этом убедилась.

Едва мой папа скрылся за ближайшим поворотом, а он и впрямь не пошёл, а бросился наутёк, из дверей, радостно вереща, выскочили мои подружки Ромина и Роя.

Обе худенькие, подвижные, смешливые и совсем не похожие на московских девчонок. Наши тоже часто хихикали, но обязательно над кем‑то. Когда не ссорились, шушукались между собой, старших стеснялись и хлопали глазами. Роя с Роминой были совсем другими. Может, мне так казалось, потому что я не понимала, о чем они говорят между собой на фарси. Но не ссорились между собой они точно и взрослых не стеснялись совершенно. Да и взрослые вели себя с ними на равных, я бы даже сказала – уважительно. Не дергали каждую секунду и не делали замечания при посторонних. Увидев маму подружек, я с тоской вспомнила свою, которая любила в гостях показать мне вытянутый средний палец. Это значило: «Выпрями спинку!»

Марьям‑ханум, жена хаджи Рухи, была из тех женщин, по которым сразу видно, что они добрые. Я до сих пор не знаю, как именно я это определяла, но никогда не ошибалась. У добрых людей особый взгляд, от них исходит тепло и ощущение радостного спокойствия. Еще у добрых людей есть запах. Они пахнут уютом, плюшками с ванилью и корицей и свежее‑отглаженным бельём. Так пахла моя московская няня тетя Мотя.

Марьям‑ханум в длинном платье с восточным рисунком и с высокой прической показалась мне похожей на Софи Лорен в кино. Она обняла меня и прижала к себе как любимую родственницу, хотя видела впервые в жизни. По‑английски она не говорила и подружки перевели ей, что я рада с ней познакомиться.

Подружки были постарше меня: Ромине было 12, Рое 13, а их старшему брату Хамиду, у которого я вымогала сладости при помощи волшебной фразы "пуль фарда" – 15.

У Рои была прическа «сессон», как у меня, а у Ромины стрижка «под мальчика». Она объяснила мне, что сейчас это очень модно, и все ее одноклассницы так подстриглись.

Семья Рухи по тегеранским меркам принадлежала к не бедной интеллигенции. Хаджи Рухи происходил из аристократического азербайджанского рода Дарьян из Тебриза – того же города, где корни шахбану Фарах Диба.

При шахе Ромина с Роей ходили в дорогую школу в Саад‑Абаде, возле резиденции Пехлеви. Но в последний год их перевели поближе к дому – на английское отделение армянской гимназии для девочек. При шахе в ней имелось даже русское отделение, а обучение было совместным. Но после исламской революции школа стала только для девочек, что было, конечно, скучновато.

Я и сама ходила в эту школу, но только на уроки английского в свой 3‑й класс, четыре раза в неделю. Об этом мой папа за небольшую мзду договорился лично с учителем английского, ведь официально посещать иностранную школу советским детям запрещалось.

В 3‑й класс армянской гимназии по уровню английского меня определили только потому, что в ней было 12 классов, а не 10, и в детей не торопились впихнуть все и сразу. Но уже в 4‑м классе школьники говорили на английском так же легко, как на родном.

Свободно общались на нем и Роя с Роминой. При мне вся семья перешла на английский, а своей маме переводила Роя. Мне иногда не хватало слов, но понимала я все. Поэтому в гостях у «Рухишек» мне было комфортно. И все они казались мне будто сошедшими с киноэкрана или обложек иранских дореволюционных журналов, которые в изобилии валялись на последнем этаже нашего жилого дома.

Хаджи Рухи напомнил мне шаха Мохаммеда Пехлеви, каким я увидела его на фото в журнале шахских времен, освещающего светскую жизнь Тегерана. А если на хаджи ещё надеть парадную военную форму с золочеными эполетами, то и вовсе не отличишь! Хозяин дома все время улыбался. И даже когда не улыбался, глаза его смеялись, как у моего папы.

Таких просторных квартир, как у Рухишек, в Москве я тоже никогда не видела. Они занимали весь первый этаж дома. Прихожая вела сразу в большой зал, где почти не было мебели кроме огромного телевизора на напольной тумбе, длинного низкого дивана из белой кожи и напольных светильников. На стенах висели старинные картины. Ромина объяснила, что её отец коллекционирует живопись, и если бы не революция, она бы поехала учиться на художницу в колледж искусств Сан‑Мартин в Лондоне. Но теперь ничего не выйдет: ислам запрещает изображать людей. Сказала об этом она довольно беззаботно.

Зал соединялся с кухней, где суетилась Марьям‑ханум и ещё какая‑то женщина. Девочки познакомили меня с ней, сообщив, что её зовут Фереште и она помогает Марьям‑ханум по дому.

– Ее имя значит «ангел» и теперь оно запрещено законом! – заявила Ромина.

– Как это? – не поняла я.

– Шариат запрещает давать людям божественные имена, как у нашей Ангел‑ханум. Еще соседка наша по имени Эллаха – богиня – тоже теперь вне закона. Мы же теперь живем по шариату.

«Запрещенная» шариатом Ангел‑ханум только рассмеялась и шутливо замахнулась на Ромину кухонным полотенцем.

Роя осталась помогать на кухне, а Ромина стала показывать мне дом.

Квартира оказалась поделена на две части: в одной были личные помещения – спальни, комнаты и кабинеты. В «общей» части располагался зал, библиотека, кухня и веранда с выходом во внутренний дворик с бассейном. Рухишки, как и все тегеранцы, называли его на итальянский манер – патио.

В комнате Ромины меня больше всего поразило, что при ней имелась отдельная ванная с туалетом. Я сказала, что ей повезло, а у нас вся семья ходит в общий туалет в коридоре. Ромина очень удивилась и уточнила, ничего ли я не путаю?

– Как в спальне может не быть ванной? А умываться где по утрам? Душ принимать?

– В общей, на всю семью, – пояснила я.

– Но там же будет занято, особенно утром, когда все собираются на учебу и работу! Папа, брат, сестра, мама… – стала загибать пальцы Ромина. – Не, так я в школу опоздаю!

На это возразить мне было нечего.