Теория выбора и случайностей. Часть 2. «Кто есть кто, или Долой маски!»

Домой он вернулся после ужина. Есть отказался, солгав, что уже поужинал, у Ромы. Не ел он ничего с самого утра, но, как ни странно, и не хотелось. Мама передала, что Аня несколько раз звонила, просила перезвонить. Он солгал, что перезвонит, не собираясь этого делать, не допуская об этом и мысли: он ещё не был готов. Слишком рано. Он не в силах говорить с ней.

Его мобильный телефон, к счастью, был выключен, и, по всей видимости, он выключил его в то время, когда находился в забытьи. Оно было и к лучшему. Включать его Миша не стал. Он лёг на кровать и тупо уставился в потолок.

Катя его состояние, кажется, заметила, но с вопросами не приставала. Она к экзаменам готовилась, за помощью к нему обращалась, уточняла что‑то. Он отвечал ей и отвлекался немного, благодарил её мысленно за эту невольную помощь. По крайней мере, его научные знания были верными, надёжными. Это успокаивало.

Ближе к ночи вновь позвонила Аня. Когда мама заглянула в комнату, Михаил притворился спящим и сумел избежать разговора. Утром он не мог заставить себя подняться с постели. Он чувствовал себя ослабевшим: сказывалось голодание предыдущего дня и переживания. Но кто бы что о Самойлове ни думал, слабаком он не был. Он заставил себя встать с постели, он сказал себе, хоть и без энтузиазма:

– Соберись, тряпка.

Перекусил немного потом, что далось не без труда, и отправился к бабушке и дедушке. Планировал парень прийти к ним в пятницу, но пошёл в тот день, хотя на дворе стояла среда.

Целый день он делал то одно, то другое и не позволял себе думать о том, что произошло вчера. Физический труд ли, общество дедушки и бабушки ли, но что‑то ему помогло. Он ожил немного, духом воспрянул.

Миша искренне улыбался, смеялся и поел нормально, по‑человечески, как ел прежний, здоровый и телом, и душой Миша. Правда, бабушка спросила про Аню, но он быстро солгал, что всё хорошо, не позволив мыслям задержаться на этом предмете.

Так же он провёл следующие два дня: с утра уходил к бабушке и дедушке, потом шёл на работу, а к ужину возвращался домой. Аня звонила каждый день, и он продолжал лгать матери, что перезвонит ей. Морально он всё ещё не был готов к разговору.

Собеседование в ОВД Михаил прошёл и теперь ожидал результата. Родители видели, что их сын стал нервный, но списывали всё на ожидание звонка работодателей.

В субботу за завтраком снова позвонила Аня. Мама как раз проходила мимо и подняла трубку. На этот раз Самойлову пришлось подойти к телефону: мать явно уже была на него сердита за постоянные пустые обещания перезвонить.

Внутри что‑то мелко дрожало в тот момент, когда он подносил трубку к уху.

Аня умоляла выслушать её, просила прощения, оправдывалась, а Миша слушал её голос и любил его и ненавидел одновременно. В сердце или же в душе тупо пульсировала боль.

Он дал ей высказаться, но ни одно её слово не облегчило его муки. Его нервная система вдруг словно перешла в состояние торможения. Им овладело равнодушие.

– Мне кажется, здесь нечего обсуждать, – тихо сказал он. – Я видел достаточно. Ты выбор сделала – я понял.

– Ничего ты не понял, Миша! – вскричала Анна. – Он просто… он так долго и настойчиво меня доставал. Вот я и… Это ничего не значит.

Тут нервная система Михаила перешла в состояние возбуждения.

– Что?! Что ты сказала?! Хочешь сказать, что тебе просто не хватило силы воли послать его? Так?

– Миша…

– Лучше бы ты этого не говорила! – заорал он, как раненый зверь. – Меня целых полтора года не было! Почему вы не сделали этого, пока я был в армии? Как бы я хотел не знать, а особенно – не видеть этого!.. Почему ты мне не сказала, что он пристаёт к тебе? – уже тихо спросил он, обессилев.

– Я люблю тебя и не хотела расстраивать. Не хотела, чтобы ты разочаровался в своём друге.

– Если бы любила, то сказала бы. Если бы любила, то постаралась бы избавить меня от такого друга‑урода. Или, по‑твоему, лучше было позволить ему и дальше поступать со мной по‑свински?.. И ты бы сказала всё мне, если бы не хотела спать с ним.

– Ты бы мне не поверил.

– Я всегда тебе верил, – глухим голосом возразил парень, – и ты это знаешь. Не звони мне больше. А с Ромой вам совет да любовь.

Он положил трубку и долго стоял, опершись о маленький столик под телефоном. Он вдруг мысленно поблагодарил Бога за то, что застал их «после», а не в процессе. Иначе бы его, наверное, вырвало.

Он чувствовал, что ему не хватает воздуха. Весь мир давил на него. И этот их разговор. Внутри словно на месте леса, богатого растительностью, образовалась холодная, пустынная тундра со своей вечной мерзлотой.

Как каменный Миша вернулся на кухню и с невозмутимым выражением лица продолжил завтрак. Родные глядели на него во все глаза. Они давно не слышали, как он кричит: его спокойной уравновешенной натуре можно было позавидовать. В комнате работал телевизор, поэтому никто из Самойловых не разобрал, что он говорил и кричал, но зато слышали, как он кричал. Убавить же в телевизоре звук им не позволила совесть.

– Аня беременна? – осведомилась Татьяна Леонидовна.

До того, как был задан вопрос, Михаил не поднимал глаза, хотя ощущал на себе их взгляды. Но также он чувствовал, что снова находится на грани истерики. И тут неожиданно на него снизошло отупение, и он спокойно поднял глаза на свою семью.

– Вроде нет. Я не знаю.

– Что значит «не знаю», Миша? Сначала ты не хочешь с ней разговаривать, а потом орёшь на неё, как ненормальный. Я так понимаю, что ты с ней расстаёшься? Уж не от того ли, что она залетела от тебя?

Катя даже подавилась из‑за того, что мама так прямо и откровенно выразилась. Отец помрачнел. Миша же был невозмутим.

– Нет. А если Аня и беременна, то совсем необязательно от меня.

– От кого же ещё?!

– От Ромы, например. У них там… любовь… или секс – я не знаю точно: не выяснял. Спасибо, мама.

Такой же каменный Миша встал из‑за стола, ополоснул кружку и ушёл в комнату.

Родители его не поддерживали, и он знал, в чём причина. Они отчего‑то решили, что всё это несерьёзно. Они вбили себе в голову, что он ещё мал, и не допускали мысли, что он Аню любил по‑настоящему. Михаилу это было смешно, ему хотелось их спросить: «А во сколько, по вашему мнению, бывает любовь? В тридцать? Сорок? Пятьдесят?». У многих первая любовь случалась лет в пятнадцать‑шестнадцать. Ему тоже тогда, когда она возникла, было 16 лет. А теперь было двадцать – самый подходящий возраст для любви. Но родители этого не понимали. Или не хотели понимать. Или им было лень помочь ему.