Теория выбора и случайностей. Часть 2. «Кто есть кто, или Долой маски!»

Он употребил слово «секс», но родители всё равно не поняли, что именно случилось. Зато Катя поняла. И потом назвала его тюфяком. Он не обиделся. Как раз от неё он не ждал поддержки, но какую‑никакую поддержку ему оказала именно она. Тем, что вела себя с ним, как ни в чём не бывало. Тем, что не убеждала его в том, что его проблемы ничтожны. Тем, что всё понимала. И вроде бы Катя ничего не делала, а какую‑то незримую её поддержку он чувствовал.

Миша собирался разобраться с Ромой, но никак не мог настроиться на встречу с ним. Прошла неделя, а за ней началась другая. В понедельник он возвращался домой с работы и у подъезда встретил Аню.

Она всё так же продолжала звонить и, кажется, даже приходила к нему домой, когда его не было. Мама её жалела, думала, что Миша просто ревнует, и настаивала на примирении. Михаил с матерью к тому времени уже успел поругаться, чего с ним прежде не случалось. Он первый раз в жизни повёл себя жёстко и даже не пожелал Самойлову‑старшую слушать. Он сам считал, что это невежливо, но она мучила его своими разговорами, и он просто‑напросто сказал ей:

– Нравится тебе Аня – живи с ней сама, люби её, сколько тебе будет угодно, – и вышел из комнаты, закончив тем самым разговор.

И вот теперь Аня подкараулила его у подъезда. Бежать, как трус, он не хотел. Она смотрела на него своими грустными глазами, а он старался на неё не смотреть вообще и остановился на расстоянии метров двух‑двух с половиной.

Вежливость в нём была заложена с детства, поэтому он всё‑таки с ней поздоровался. Она ответила и, заговорив, сделала шаг к нему.

– Не подходи ближе, – твёрдо попросил Самойлов.

Она подчинилась и замерла. И снова стала просить прощения. Он её почти не слушал и только смотрел на это любимое лицо.

Как же ему хотелось сделать то, о чём она просила! Как бы ему хотелось простить, притвориться, что ничего этого не было. Хотелось любить её и снова быть любимым ею. Хотелось забыться. Но гордость и рассудок не позволяли. Миша понимал, что уже никогда не сможет ей доверять так, как прежде, понимал, что всё время будет бояться, что ему вновь вонзят нож в спину. Понимал, что это нехорошо по отношению к самому себе.

Он так любил её! И от этого злился на себя. Он смотрел на неё, и ему хотелось схватить её за плечи, трясти, трясти и спрашивать: «Ну, зачем? Зачем ты это сделала?!».

Михаил не подозревал, до чего же страшно было в тот момент смотреть на его лицо, в больные глаза, которые выдавали все его чувства.

– Миша, прости меня, – в который раз сказала Аня.

– Я… хочу. Но не могу, Аня. Не могу. Прости.

– Миша…

– Аня, я прошу тебя, – тихо произнёс Самойлов. – Если ты ещё хоть немного меня любишь, то, пожалуйста, оставь в покое. Не звони мне больше, не приходи. Ну, не мучай ты меня!

По щеке у него потекла слеза, и он злился на себя за это, хотя и понимал, что строить из себя равнодушного и гордого нет смысла: они оба знают, что это не так.

– Уходи, – прошептал он. – Пожалуйста. Уходи. Уходи.

Он стремительно прошёл мимо неё в подъезд и уже там позволил себе перейти на бег. Миша пулей взлетел по лестницам, миновав свой этаж. Он встал у окна и вцепился в подоконник, чтобы не вернуться туда, к ней. Он боролся с собой из последних сил. Аня пошла прочь, и Михаил стиснул челюсти, чтобы не завыть во весь голос. Ему так хотелось побежать за ней…

Домой он вошёл через некоторое время, когда пришёл в себя. Он чувствовал себя слабым, обессиленным после этой яростной борьбы с собой. И внутри всё болело сильнее прежнего от встречи с ней.

Миша, снова ощущая себя каменной глыбой, сидел за столом вместе с семьёй и ужинал. Мама сообщила, что Аня приходила, и спросила, видел ли он её. Михаил солгал, что нет. Катя на него покосилась, словно знала, что он лжёт. Но он не поднял глаз, не посмотрел на неё. Он не знал, что она видела или слышала, и знать не хотел.

А на следующий день Самойлов отправился к Роме. Он хотел набить своему другу морду, но не был уверен, что сделает это: подобный поступок был не в его стиле. Однако когда он увидел Романа, то тут же решил, что всё‑таки побьёт его. Но не побил.

Когда его дорогой «друг» заговорил, у Михаила тут же отпало желание к нему прикасаться, ему стало противно. Миша с ужасом обнаружил в Роме такие качества, о каких прежде и не подозревал. Он не сумел их разглядеть из‑за своей доверчивости, наивности. Зато увидел теперь.

Самойлов, наконец, понял, что они были похожи с Ромой когда‑то давно, ещё в детстве, и это он, Миша, остался верен тем ценностям, тем понятиям о «хорошо» и «плохо», которые в них закладывали учителя и родители, а Рома стал подстраиваться под мир. Для него более не существовало никаких ценностей, кроме собственного удовольствия.

Михаил с отвращением и разочарованием смотрел на этого чужого ему человека, который столько лет попросту пользовался им. Он не стал с ним ни драться, ни ругаться, ни спорить – только посмотрел снисходительно и сказал:

– Мне тебя жаль, Рома. Всего хорошего.

После чего развернулся и ушёл. Больше он Романа не видел никогда.

После встречи с Аней и разговора с Ромой в Мише росло желание быть мёртвым, чтобы больше ничего не чувствовать. По ночам ему снились кошмары, и виделась та перепуганная Анна, прижимавшая к груди одеяло. Эта сцена часто являлась ему и мучила. У Самойлова началась глубокая депрессия, которая должна была неумолимо привести к самоубийству, если бы не Общество Дьявола…

– А как ты со своей девушкой познакомился? – спросила Ксюша, заставляя Мишу вернуться в реальный мир.

Мужчина протяжно вздохнул, собираясь с мыслями.

– Мы учились в педучилище. Со второго курса группы формируются по специальностям, и мы попали в одну группу.

– Что за специальность?

Он ответил.

– Она у тебя списывала? – с улыбкой полюбопытствовала вампирша.

Михаил рассмеялся:

– Было дело.

– А что ты в ней вообще нашёл?

Этот вопрос вызвал у оборотня новый приступ смеха.

– Теперь уже сложно сказать. Мне она казалась хорошей. И, пожалуй, странно было от неё ожидать большой верности: ей никто и никогда не был верен. Отец сбежал, когда ей было года два, мать почти не уделяла внимания, ездила в командировки, и Аня часто оставалась одна.

– Аня? – тихо переспросила Ксения. – Дурацкое имя. Но ты‑то ведь был ей верен. Или не был?

Тёмно‑зелёные глаза впились в его лицо испытующим взглядом. Миша улыбнулся и спокойно ответил: