Точка бифуркации. Повесть
Максим сегодня ночью перевел с английского песню Джона Леннона и Пола Маккартни, она называется «Дурак на горе». Когда он умудряется заниматься переводами, одному богу известно. Я легко разбираю его мелкий четкий почерк: на листе нет ни одной помарки, похоже, перевод выплеснулся на бумагу на одном дыхании. Я не знаю по‑английски ни слова, не особо люблю «Битлз», но перевод мне по‑настоящему нравится! В стихах чувствуется мощная притягательная сила:
Дни напролет
В одиночестве на холме
В маске глупца он сидит, как будто во сне.
Кто он, не знают, однако считают его глупцом,
А он не проронит ни слова.
Проходят века,
И дурак на горе
Вселенскую круговерть
Созерцает всегда свысока.
Там он стоит
Среди облаков
С сердцем, растерзанным тысячей слов;
О чем? – люди даже знать не хотят.
А он только рад.
Он? Дурак на горе!
Он, прищурив глаза,
Сквозь вечерний закат
Миру смеется в лицо.
Дни напролет
В одиночестве на холме
В маске глупца он сидит, как будто во сне.
И к людям не спустится, а тем и не до него.
В лице его нет перемен –
Он дурак на горе.
Он, прищурив глаза,
Сквозь восход и закат
Миру смеется в лицо.
Дни напролет
В одиночестве на холме
В маске глупца он сидит, как будто во сне.
И там, наверху, он смотрит и видит внизу глупцов,
А этого те не прощают.
И значит, вечен, пока
Солнце прячется в ночь
И вертится мир,
Дурак на горе.
О господи! Да ведь это о нем! И мне становится понятным в Максиме то, что надежно спрятано от других за его ядовитым сарказмом, – вселенское одиночество и отчаянная смелость человека, созданного быть не таким, как все. В эту минуту мне хочется заслонить его от всего мира и сказать что‑то очень, очень важное, о том, что больше он не один, что мое сердце бьется рядом и отзывается на каждый стук его сердца и что так будет всегда. Но стоит мне оторвать глаза от листка и посмотреть на него, как я понимаю, что слова не нужны: он чувствует и хочет сказать мне то же самое.
Значит, теперь мы сидим на горе вдвоем…
⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀⠀х х х
А ведь я впервые увидела Максима именно здесь – в научке… После мучительной абитуры, тяжелых экзаменов, хлопотного зачисления на первый курс наступила краткая и веселая пора общежитских вечеринок, где наша новоиспеченная группа запойно и дружно праздновала поступление в один из старейших вузов Сибири: именно в этот год Томскому университету исполнилось сто лет! Половину группы составили томичи, которые охотно зависали с нами в общежитии. В итоге все перетусовались и пришли на первое занятие дружной командой первокурсников. Но Максим никогда не появлялся на наших вечеринках, и поэтому мы не были знакомы до того самого дня, когда я впервые переступила порог библиотеки. В тот день я заказала увесистую стопку книг согласно огромным спискам литературы для обязательного прочтения (эти списки сразу же стали для меня настоящим кошмаром) и погрузилась в чтение с головой, отключившись от всего происходящего.
Очнулась я оттого, что кто‑то взял с моего стола раскрытую книгу. Я подняла голову и увидела роковую женщину нашей группы – громкоголосую, пышногрудую, знойную брюнетку Сашку (по совместительству мою соседку по комнате) и незнакомого молодого человека, который внимательно изучал последнюю страницу обложки. При этом они бегло обменивались фразами на английском. Позже я узнала, что многие студенты, окончившие языковые спецшколы, частенько болтали между собой «на языке», просто так, для практики. Но в тот момент это озадачило меня настолько, что я молча и достаточно неприветливо уставилась на непрошеных гостей. Я не понимала ни слова, но чувствовала, что их разговор касается меня.
– Александра, ты, разумеется, знаешь, кто эта девушка?
– И ты бы знал, если бы хоть иногда на лекции ходил, – наша одногруппница.
– Она читает «Мастера и Маргариту»… И так увлеченно – неужели впервые?
– А ты думаешь, они это в своей деревне по литературе проходили?!
– Тогда я ей искренне завидую. Откуда она?
– Тебе лучше не знать… Такие дыры на карте не значатся.
– Какие необычные глаза! И она уже начинает сердиться. Похоже, я сейчас получу за свою бесцеремонность.
