Трудно быть Ангелом. Книга Вторая. Роман-трилогия
Хирург надел резиновые перчатки, любовно разложил инструменты на полотенце, включил свет на лбу, засунул в раны дренаж, аккуратно зашил раны и наложил повязку, сделал укол антибиотика, собрал инструменты и ушёл домой спать. Юродивый для успокоения с большим трудом, но смазал раны и повязку освящённой живичной мазью Николая Угодника, а затем для верности перекрестил раны рукой, удовлетворённо улыбнулся, зло сощурив глаза, и продолжил молиться:
– Всем всё прощаю, кроме иуды… Господь мой, Иисусе Христе, посмотри на меня, Сыне Боже, убей его, гада, и за всех отомсти, и за меня: Жги, Господь! Жги его, иуду‑шакала! Жги!
Юродивый лежал на полу на огромной старой дублёнке, всё смотрел, как догорает свеча, и хрипел: «Жги, Господь! Я с Тобой!»
А ночью умер Старик, как обещали.
Внук и Юродивый похоронили его.
Дочь, знаменитая рыжая Певица из Парижа, прилетела на могилу отца уже после гастролей и долго плакала, прощение просила у Старика.
А старший Сын, Банкир, на могилу из Франции не полетел.
Глава 8
Переход на девятый круг ада
В это время в темноте очень дорогая машина подъехала к дому Серого. Из машины вышла красивая и властная молодая женщина с волевым подбородком в богатой шубе и модном платье из Франции. В одной руке у неё была сумка, а в другой руке она держала модный дорогой мужнин костюм, ещё в целлофане. Женщина в шубе поднялась на второй этаж, открыла дверь своим ключом и позвала:
– Серый? Серый, ты где?
Серого не было. Женщина прошла на кухню, брезгливо огляделась и поставила сумку с продуктами, осторожно, в перчатках, дослала из неё бутылку водки, грустно улыбнулась и поставила бутылку на стол. Положила немного денег. Костюм повесила на видное место.
– Так ему будет лучше. Недолго осталось.
Она вышла из квартиры, осмотрелась на улице, быстро села в автомобиль, перекрестилась за упокой и вернулась в Москву.
Через час в квартиру вошёл, шатаясь, замёрзший Серый с разбитым лицом и в соплях. Не заходя на кухню и в зал, сразу прошёл в спальню, достал из тумбочки наркотики, что ему полагались по рецепту врачей…
…Крикнул:
– Ха‑ха‑ха! Всё! Не помогает мне водка! Это конец. (Он увидел себя в зеркале, своё окровавленное лицо.) Э‑е, если вы так хотите, я перейду на девятый круг ада! А‑ха‑ха‑ха! И вы все содрогнитесь! Я буду жрать наркоту‑у‑уу. А‑ха‑ха‑ха! У‑у‑ух! Фулл хаус! Первый готов!
И Серый начал судорожно запихивать в рот таблетки. И когда жизнь вышла из‑под контроля и тьма пожирала душу его, Серый сел на грязную кровать прямо в ботинках с улыбкой, достал из кармана нож с засохшей кровью, посмотрел гордо на него и завыл долго, и радостно, самозабвенно. Он сидел на кровати, ногтем счищал кровь с ножа и снова громко протяжно завыл:
– Оу‑у‑у! Убью, убью‑у‑у! Всех их сожгу! У‑у‑у, бьу‑у‑у… У‑у‑у‑у! – снова и снова выл он злобно, с соплями. – Все вы мрази! Все такие, как я! Вот если бы вас так, то… вы были бы ещё хуже меня! Нажрусь наркоты и убью! Всех убью! Почему бы водки мне не налить?! Два стакана! Суки, увидите, всем отомщу, и я буду таким уродом, как вы хотите. Увидите все – я перейду на круги ада, и все содрогнётесь и пожалеете, узнаете все у меня. А‑ха‑ха! Таки будет фулл‑хаус! А‑ха‑ха! Уходите все отсюда, или я вас убью! Всех убью! А‑а‑а!..
Серый угрожал ножом людям и небу и хохотал, но постепенно мозги его затуманились от наркоты, он упал на кровать и уснул.
Глава 9
Дневники
Поэт пришёл домой и бросил взгляд на диван у камина, где любила лежать прекрасная Мэри с книгой и чашкой кофе в руках. Мэри не было, стало пусто в доме. Поэт вспомнил прожитый длинный день, все его нервные происшествия, все свои чувства и сказал один в пустоту:
– Как спать после этого? (Подошёл к иконе и вспомнил слова.) Ищи правду – Господь говорит. Правду? Боже? Мне не нужны вопросы, мне ответы нужны, ибо все ответы записаны на небесах. Мне бы их почитать!
Поэт решительно прошёл в кабинет, сел за стол, взял в руки старую бандану Юродивого «живые помочи» и надел на свою буйную голову. Поэту стало полегче. Он размышлял о любви, поймал волну сильных и божественных чувств. И куда волна выведет, куда мечты унесут его – Поэт не знал. Он открыл дневники и быстро печатал и записывал строки, будто с кем‑то он говорил.
«Скоро Рождество, мой друг, ты читаешь эти строки мои, так знай же – мне отчаянно больно было сегодня. Я пишу в дневниках, что меня возвышает и радует или угнетает, что болит и что невозможно терпеть. А ведь я такой же, как ты; впервые живу на земле, в этом мире прекрасном, и наделаю много ошибок. Но в далёкой Вселенной я жду не дождусь Рождества, и скоро придёт оно, и мне будет праздник. А когда я умру, умрёт и моё ощущение этой жизни, и этого кайфа, и горести, и моего взгляда на мир. Умрёт весь этот мир прекрасный, мир моими глазами! А через месяц останется только ветер и снег над могилами, и забудут все обо мне и тебе. Но не Бог. Всю жизнь мы сами себе плели одновременно цепи и крылья, и бесконечные поминки по жизни своей (несчастной) запивали водкой, вином, а иные травой и таблетками. А все мечтали когда‑то, что жизнь будет лёгкой и прекрасной, как зефирка воздушная, сладкая. Мечтали летать высоко, словно гордый орёл. Но каждый день на земле, увы, показывает – всё получилось иначе. А почему – не ведают люди. Я приходил и говорил вам в лицо: никогда не ждите, что вместо вас будут летать и за вас будут смеяться! Работайте, радуйтесь сами каждому дню! И любите – ярче, сильнее любите! Будто последний раз на земле!
А‑ха‑ха! Шторм! Даже самый сильный шторм когда‑то уходит, наступает штиль и покой. А я кричу небу – я не могу жить и плыть без волны, без любви и без сильного ветра! И, упрямый, я Бога о ветре молю! И молю о сильной любви. А когда я молюсь, то ухожу далеко‑далеко, туда, где вечность, в космос, на небо, к Нему… Но не беспокойтесь. Я скоро вернусь в вашу и свою трудную, грешную жизнь.
