Трудно быть Ангелом. Книга Вторая. Роман-трилогия
– Рыжик, закрой глаза и представь себе – Иисус Христос, будто луч света из темноты, Salvatore del mondo! А я иду прямо за ним! Вопрос тебе: зачем оборачиваться, зачем мне Париж? За что сгорел Notre‑Dame de Paris? Ответь мне! Его строили двести лет великие неизвестные гении – мастера, настоящие Мастера с большой буквы, захороненные учениками в фундамент собора! Они все отказались от своего имени и носили одно имя – Мастер! А одежду их после смерти поделили оставшиеся. Зачем мне ехать в Париж? Видеть воронов на пепелище Notre‑Dame de Paris? В моих страданиях, моих размышлениях холодные стены трогать зимой? Пока не восстановишь – в Париж ни ногой!
И Рыжик воскликнула:
– Узнаю тебя, максималист! Поэт, ты космически чумовой! Между нами тысячи миль, а я, дура, хочу быть телефоном, которого касается твой рот! Я бы тоже поцеловала тебя, непременно взасос, твои губы и рот! Надеюсь, да, так и будет в новом году!
– Но‑но, Парижанка! Отставить!
– А‑ха‑ха! А я, парижанка, буду петь низким голосом! О‑о, Поэт, это фишка! Это фантастика! Если бы ты был сейчас рядом, я отдалась бы тебе, неизлечимый мечтатель! Хочу расцеловать и обнять тебя, русский Есенин!
– Фишка – чума. Рыжик, и пусть Лондон, Париж и все парни влюбятся в твой низкий чувственный голос, влюбятся в рот. Будь счастлива, Рыжик, в Париже. Но я в тебя не влюблён.
– Стой, а рассказ? Право же, напиши рассказ про меня? Умоляю, Поэт, для меня!
– Хорошо, Рыжик. Принцип рассказа таков. (Поэт закрыл глаза и уже представил перед собой голую Мэри.) Представь, я пишу: зацелованные влажные губы, а глаза – океан; помню все трещинки на губах и томный голос, поющий легато, вибрато и меццо стаккато, задевающий струны души, и твой удивительно нежный низкий вокал, прекрасные рыжие волосы, тело; и зрители, и сцена в цветах, а ты смеёшься и плачешь со сцены под музыку. Далее повествование. А в конце новеллы мне надо написать что‑то особенное или слова твои, пусть всего три слова из твоего рта, но у читателя должно напрочь снести голову – случится оргазм или катарсис души; так говорит моя Мэри.
– Ого, оргазм! М‑м‑м, попытаемся сделать! И я уже представляю. Но как же прекрасно слушать тебя, поэт! Спасибо огромное – у меня сейчас настроение ангела, я хочу летать, целовать тебя! А‑ха‑ха‑ха! Это всё ты, Волшебник! Будешь в Париже… Дай мне рассказ про меня! И я спою его низким чувственным голосом.
– Но помни: в конце рассказа мне обязательно нужно, м‑м‑м, из твоей (или чужой) рыжей жизни одно предложение напечатать или три слова всего, от которых враз голову сносит, и глубина чувств проваливается в тартарары, и хочется на фиг всё бросить, и хочется куда‑то бежать, любить, ломать цветы, крепко целовать, обнимать! Плакать! Смеяться! Вспоминай, рыжая – есть ли, было ли у тебя что‑то такое, от чего потонет душа, польются слёзы, обрушится мир или вверх полетит. Хотя бы в одно предложение. И тогда после форте фортиссимо наступит оглушительная тишина, и в зале застынут сердца!
– Я подумаю об этом, но сейчас, к сожалению, ничего в рыжую голову мою не приходит.
– Как же так?
– Я, наверное, дура?
– Вспомни, Рыжик, почувствуй – как тебе хотелось провалиться в тартарары, ночью звонить далеко, петь и кричать, и на фиг всё бросить, и к кому‑то бежать, долго ехать в автобусе, в электричке, в метро, лететь на самолёте, броситься в его объятья, любить, целовать его, обнимать! Плакать, смеяться! Три слова всего! Три! Говори!
– М‑м‑м? Но, право, не знаю… Нет же, не хочу я ни бежать, ни целовать. Что‑то со мной не так?
– Эх! Значит, это счастье у тебя впереди. Так пой же, пой чувственным, запредельным фальцетом, прекрасное Рыжее Солнце. Пой со сцены, и бархатным, нежным низким контральто пой о любви, и пусть сердца всех парней трепещут, и однажды, Рыжик, в самый счастливый твой день – любовь растопит холодное рыжее сердце твоё.
– Любовь?!
– Да! Любовь, дура! Я за тебя помолюсь!
– Что?
– Пойди и купи себе платье на бретельках с открытой спиной (в веснушках!), чумовое бельё и чулки! Пой и медленно‑медленно танцуй на камеру и соблазняй всех талантом своим. Пой, рыжая, пой!
– Поэт, а ты любишь?
– Да! Я люблю‑у. Закрою глаза и вижу мечты. Рыжик, я устал, я засыпаю, а мне ещё злыдням морду надо набить. У нас тут зима.
– Постой, гений, имя назови! У неё тоже рыжие волосы? Она поёт красивые песни в Европе? В Нью‑Йорке?
– Нет, она не такая, её зовут Мэри, ха‑ха, она то ураган, то нежный котёнок.
И Поэт, совершенно счастливый, пьяный, упал на подушку.
– Алло! Алло, волшебник, почему ты молчишь? Куда ты ушёл?
Но телефон уже лежал на полу рядом с бокалом, а Поэт почти засыпал на диване и шептал, но не ей: «Я иду к Мэри». (И, улыбаясь, видел счастливые сны.)
Глава 4
Призови меня в день скорби,
и я избавлю тебя,
и ты прославишь меня
Юродивый, огромный, словно медведь, стоял посередине своего дома, широко расставив ноги, и бережно держал в руках книгу. Он закрыл глаза и прошептал восторженно три раза и вслух:
– Призови Меня в день скорби, Я избавлю тебя, и ты прославишь Меня.
Долго размышлял над прочитанным, потом вдруг открыл глаза, быстро схватил свой тулуп, оделся и решительно пошёл в сторону Храма по заснеженным улицам.
Зима в Тарусе в этот раз была долгая, настоящая, морозная, снежная. Казалось бы, обычный городок у реки, ан нет – посвящённые знали его красоту и были участниками этой субкультуры и мира планеты Таруса. Да, дорогие мои друзья, есть на Земле такая планета – Таруса (или Суздаль, или Плёс, Переславль), где жители, дачники и богема, всеми семьями, с одеялами, с термосами и бутербродами дружно ходили на концерты и вернисажи, на выставки в художественную школу, друг к другу в гости и на пленэр, ходили с соседями, друзьями, знакомыми, и разговаривали, и запойно всё обсуждали, ели варенье и пили чаи, пекли пироги и шарлотки, наполеоны, блины. И обязательно любили все Паустовского и говорили «наша Цветаева и Ахмадулина и наш Борисов‑Мусатов». Шли бесконечные разговоры об искусстве и о Тарусе, о природе и много ещё о чём – прекрасном и непостижимом. И Поэт был частью этой Тарусы.
Сегодня, как обычно, по улице в сторону храма шёл Юродивый в тулупе без шапки, останавливался и крестил дома по обе стороны улицы, и молился Господу Богу за жителей:
– Господи, отведи от домов все пожары, болезни, врагов, ворогов, защити от наводнений, всех бед… Господи, отведи все пожары от добрых домов…
