Трудно быть Ангелом. Книга Вторая. Роман-трилогия
Так шептал, шёл и молился Юродивый молитвою святого Сирина и, как слепой лунатик, ничего не соображая, упрямо двигался вниз по улице в центр зимней Тарусы. Боль адова сжимала его голову, но он по‑прежнему шёл и бормотал молитвы свои. Мимо проплывали дома, и деревья шли навстречу, а Юродивый, полузакрыв глаза, еле двигаясь, всё шёл и полз по стеночке. С большим трудом подошёл к магазинам, кафе и ресторанам, но не смог ничего ни сказать, ни попросить, прислонился спиной к стене у двери и шёпотом молился. А из магазинов, завидя Юродивого, уже сами выбегали официантки, продавцы, кассиры и хозяева заведений, бросали купюры в его ящик – подаяния на Храм – и торопливо говорили ему:
– Миленький вы наш! Что же вас так долго не было? Вся торговля упала! Мы готовы под руки вас водить. Вы больше нас не бросайте! Хорошо, что снова пришли. Приходите всегда…
Из кафе вышел Ромео с чашкой горячего кофе и подал Юродивому:
– Говорят, заболели вы?
– Мм‑м, – выпивая кофе из чашки, промычал Юродивый. – Спаси Господи вас.
– Обязательно приходите ещё. (И похлопал его по плечу.)
Юродивый устало кивнул и пошёл дальше сбирать по магазинам. Прохожие и покупатели, молодёжь и старики – все сами подходили к нему и совали деньги в ящик. А Юродивый, как в тумане, с повязкой «святые помощи» на больной голове, с трудом опираясь на палку, мычал и кивал, и упрямо шёл дальше по улице – ноги сами направляли привычной дорогой. Он шёл, шепча молитву. Когда стало совсем плохо, остановился, прижался спиною к стылой стене и сполз вниз; волосы упали на лицо; попытался встать и сделать шаг, но упал. Положив голову на снежный асфальт, Юродивый дышал морозным воздухом и лежал, отдыхал. Внезапно увидел краем глаза, как чьи‑то ноги прошли мимо, и отключился…
Когда Юродивый очнулся, то понял, что его заботливо подняли – и вот он снова сидел у стены и тихо с надеждой призывал:
– Поэт, ты где? Помоги мне, ты где? Не могу, Господи. Скажи Поэту, пусть придёт и поможет, а я за него буду молиться… Поэт прав – надо идти, я пойду. Сам.
С трудом Юродивый встал, подышал на замёрзшие руки, спрятал их в карманы и, шатаясь, побрёл, и захрипел: «Люди добрые… Не себе, на Храм… Ради Христа».
К обеду он очень устал, отнёс ящик в храм, немного перекусил и упал на кровать отдохнуть. Голова по‑прежнему невыносимо болела, и тогда Юродивый снова пошёл молиться по городу и собирать. Но всё плыло перед глазами, и он снова упал, положил лицо на холодный снег и устало дышал, и хрипел. Вдруг почувствовал, что его грабят, что чья‑то чужая рука достаёт из ящика деньги! И тогда, как зверь, Юродивый открыл пасть и укусил руку, зарычал: «Р‑ра‑а‑а!», чуть приподнялся на коленях и попытался догнать вора, но упал лицом в снег. А вор, иуда, шакал, убежал уже далеко. Юродивый, собрав все силы, встал с грязного снега, шатаясь, отёр лицо и пошёл дальше: «На Храм… Люди добрые, на Храм. Во славу Божию». И даже когда совсем не было сил, он через боль продолжал хрипло молиться:
– Царице моя преблагая, Надежда моя Богородица, Приятелище сирых и странных Предстательнице, скорбящих Радосте, обидимых Покровительнице…
Юродивый пел охрипшим голосом, заедал снегом, перед глазами стояла пелена. Он шёл. Шатался и спотыкался огромный мужик, но упорно шёл дальше по городу: «Люди добрые, подайте на храм. Милосердия двери отверзи нам, благословенная Богородица».
Господь милостив к молитвам и любит смиренных. На второй день утром Юродивому стало лучше, голова ещё болела, но теперь он мог ночью спать, а днём молиться и осмысленно двигаться.
В это утро Поэт был очень зол на себя – была у него тоска и печаль, работа встала, всю душу терзало, и сердце щемило. Тогда он долго молился на коленях, правую руку положил на сердце и будто почувствовал, что Ангелы за правым плечом, повернул голову вправо, к иконам, закрыл глаза и шёпотом обратился к Господу:
– Царю Небесному, Утешителю, Царю Истины и Доброты, Любви и Благодати божественной… Вселись и очисти меня от всякой скверны, спаси, Блаже, душу мою мятежную и грешную…
Что‑то мешало ему принять Духа Святого, и тогда Поэт оделся и пошёл к Юродивому. А тому ничего не надо было объяснять, он только взглянул на Поэта и спросил:
– Что? Сердце болит, тоска? Много грехов в тебе, много.
Поэт кивнул печально в ответ, и Юродивый с полузакрытыми тяжёлыми веками указал на Поэта пальцем и строго произнёс:
– Тоска – упадок духа! Грехи не дают принять Благодать Духа Святого – теперь молчи, Поэт, целый день. Епитимью на тебя налагаю.
– Что‑о‑о?
– Весь день молчи. Понял?
– Вот ещё!
– Ты что, не понял? В тебе Благодать не растворяется! Потому что плод Святого Духа – это любовь… Любо‑о‑овь, радость, терпение и милость божья. А ты? Мало постишься, пьёшь водку, постоянно бузишь, буянишь, кричишь, всех осуждаешь, дерёшься, как волк, и ругаешься матом. Страсти кипят в тебе, брат, страсти. Хотел убить Жиголо? А ведь убийство – это самый тяжёлый грех. Много ты грехов берёшь на себя, вот и не растворяется в тебе Благодать. А Благодать как сахар – её надо впитывать, наслаждаться ею.
– Убить мало кровососа поганого!
– Вот опять! Эх, брат, нельзя, брат, убивать, грех это тяжкий. Ноги сломать надо было, молча хрясть ножки, и всё, и выдать ему костыли, без угроз, буйства и мата.
– Эхма! Всё это тоска.
– Вот опять. Ты веришь в Бога, а ведёшь себя, как будто Бога нема. Много ты нагрешил и ругался неистово. Бога прогневал! Теперь молчи, сражайся с грехами.
– Устал я сражаться.
– А как ты хотел? Бог даёт самые трудные сражения только сильным солдатам, таким, как ты и я.
– Я планировал…
– Богу плевать на твои планы.
– А молчать зачем?
– Не выводи меня из себя, дурная твоя голова!
– Чего психуешь?
– Голова болит адово.
– Ха! А я причём?
– Дак это всё ты! Ты, Поэт, молчи и борись весь день, молчи. Обет молчания налагаю, слышишь меня? Или глухой?
Поэт задумался и согласно кивнул:
– Да, слышу.
