Трудно быть Ангелом. Роман-трилогия
Поэт не думал, а только чувствовал, что без красотки Мэри – сплошное одиночество в доме и в жизни его. И с восторгом вспоминал шикарную красавицу; остро чувствовал необычно сильную любовь к далёкой прекрасной девушке из другого европейского мира и отдавался музыке, с которой он был сейчас на одной волне. Поэт жаждал Мэри! В нём была водка, любовь и желание видеть её! Её! Прекрасную Мэри! Поэт запел – Come Back To Me[1], а потом пел что‑то ещё и вспоминал её с ностальгией – вот она в такси изящно снимает чулки, вот танцует на мосту, о‑о‑очень эротичная в движениях и необычно красивая! Её ноги, губы и грудь, попа… О Господи! Да, что же это?! Его реально трясло от желания обладать ею и любить её. В ней ему нравилось решительно всё! А ведь это он только подумал о ней. Поэт на самом деле хотел сочинить роман и поразить её, не ударить в грязь лицом и снова обнять её крепко, целовать и снять с неё всё, чтобы она была голая и принадлежала только ему! Ещё долго он вспоминал загадочные глаза и её зацелованные губы, красивые ноги, шикарную попу и грудь, и трепет её от прикосновения рук. Вот, кажется, в последние годы он жил и любил, много работал, и музыку, стихи сочинял, и гулял. А тут – бах! –оказывается, и вовсе не жил, не любил. А любовь подняла над землёй, и он теперь витает в облаках и мечтает, и жить без неё дальше не может. О Боже, как он хочет её! Надо непременно сочинить роман.
Поэт сел за кухонный стол, посыпал отварную картошку на тарелке петрушкой, отдельно положил селёдочку, а сверху лучок, посолил крупной солью картошечку, всё полил маслицем и дал настояться. Долил в стакан водки, взял аккуратно его в руки:
– За тебя, Мэри. Люблю!
И выпил почти целый стакан! Закусил селёдочкой. Помял картошку и жадно ел, голодный, как волк. Вышел на террасу, сел в кресло, закрыл глаза и снова увидел её в мечтах, и заулыбался широко и счастливо.
Решительно собрался печатать роман, но тема не пошла, и он снова уснул.
День прошёл, но муза не появлялась. Поэт бился головой об стену, лежал на полу, выпил три чашки кофе – не помогало, муза молчала. Он играл на гитаре то мажорную, то минорную музыку, тихонечко пел «Hallelujah»[2], долго думал, кричал на себя – всё впустую, всё без толку, не было музы. И Поэт взмолился:
– Господи, ты сказал мне: «Следуй за мной», и я иду за тобой. Боже, прошу тебя – помоги мне, пожалуйста!
И начался дождь за окном. Поэт смотрел на дождевые капли:
– Дождь. Нет большей тоски, чем жажда любви в грустный день. Грусть моя, грусть, ответь же мне – на каком языке идёт дождь? Что он мне говорит? А она тоже тоскует? По мне?
Наконец Поэт позвонил Мэри и сказал ей уверенно:
– Здравствуй, это я.
– М‑м‑м, мужественный! Красавчик, привет!
И он закричал:
– Я хочу тебя! Ты слышишь меня? (В нём была уверенность и мужицкая отчаянная наглость до безрассудства – во что бы ни стало ей обладать.) Очень хочу! Тебя хочу!
– Что ты кричишь? Меня? А‑ха‑ха‑ха! Что ещё?
– Видеть хочу у себя!
– А зачем у тебя?
– Чтобы роман написать про тебя, я должен знать про тебя всё! Всё! Я хочу увидеть, обнять тебя и любить! Целовать! Люби‑и‑и‑ть!
– А‑ха‑ха! Любить?
– Ты вспоминала меня?
– Да, Поэт.
– Приезжай же скорее ко мне! Я вышлю такси за тобой!
Она минуту молчала, а Поэт уверенно, с нажимом, спросил:
– Ну что ты молчишь?! Я. Хочу. Только тебя.
– М‑м‑мм, хорошо. Я заеду в гости к тебе на чашечку кофе и посмотрю, как ты мне пишешь роман. Говори адрес, и завтра меня привезёт лимузин.
– Тогда собирай вещи и платья на несколько дней! И завтра ко мне.
Мэри чуть помолчала и тихо спросила:
– Поэт?
– Что, Мэри?
– А чем закончился тот вечер? Я не помню.
– Это не важно. Я люблю, я жажду только тебя.
– А‑ха‑ха‑ха!
– Ух‑х!
Назавтра лимузин со знакомым охранником из Москвы привёз её в Тарусу, плавно подкатил и остановился возле дома. Мэри надменно сказала водителю: «Пардон, я в новых туфлях, меня прямо к калитке!» Лимузин (отца) послушно проехал два метра и встал вплотную к калитке.
На калитке большого красивого дома был нарисован во весь рост суровый Ангел‑воин с копьём, обнимающий девочку, а над ним – полустёртая надпись: «Мир входящему». Водитель удивлённо присвистнул, проводил Мэри с багажом до дверей, вернулся, сел в лимузин, но не уехал. На дубовой входной двери дома висела дощечка‑молитва, которой надо было стучать. Мэри улыбнулась, вынула зеркальце, посмотрела на себя, довольно кивнула и решительно постучала дощечкой. Дверь оказалась открыта.
Мэри осторожно вступила в светлый дом, сняла шляпу, а Он, высокий и сильный красавец, уже встречал её, и летнее дорогое пальто уже упало в его руки. Запах лёгкого парфюма и светлая улыбка окутали Мэри предчувствием сладкого счастья. Девушка поставила на пол огромную сумку и портфель с ноутбуком, посмотрела на него и улыбнулась в ответ. (А в голове промелькнуло: «Ох! Сейчас обнимет, поцелует – и я согласна на всё!»)
Поэт нежно поцеловал её, взял за руки и повёл в зал, где её ждали вино и цветы, фрукты на столе, музыка и большой телевизор. Она деловито‑надменно спросила:
– Какие у нас планы? Мы смотрим кино?
– А может, мы друг друга полюбим ещё?
– Поэт, я твоя муза?
– Да.
[1] Uriah Heep
[2] Leonard Cohen
