Трудно быть Ангелом. Роман-трилогия

Затем Поэт сказал: «Пора слушать музыку». Они перешли в залу, где он взял гитару, скинул с дивана подушки и лежал на ковре, тихонько играя на электрогитаре блюз «Hallelujah». Мэри легла рядом и прижалась к нему, а потом сказала:

– Мне замечательно с тобою молчать. О, Боже, неужели это случилось со мной? Как в сказке! Я влюбилась! Очень долго мечтала, что у меня будешь ты – сильный, умный, красивый, и ты меня будешь любить, защищать.

– Да, люблю, и буду защищать!

– E io ti amo davvero! Davvero amore.

Счастливые, лежали они на полу, на дорогих персидских коврах, голова к голове, только он ногами к дверям, а она – к окнам, на спине. И любимый её целовал и, вытянув руку вдоль тела, гладил её во всех запретных местах, а она вся выгибалась, пылая в экстазе, и была очень счастлива на небесах в её самый радостный день. А уже через час валялись с гитарой на подушках чилаут (Мэри, довольная, на его животе) и, конечно, смотрели на звёзды, и ей было не страшно с Поэтом в ночи.

– Поэт, думаешь, я сейчас лежу на тебе? Нет же, это я радостно танцую с тобой. Мне очень нравится мой день рождения. Незабываемый день!

– Ага! Продолжай танцевать.

Так прошёл час. Вдруг Мэри призналась:

– Красиво играешь. У меня идеальный слух, и если рядом кто‑то фальшивит – уличные музыканты или певцы – это ужасно, меня будто тошнит и выворачивает. Бе‑е‑е! А ты хорошо играешь.

– Ты пьяная, льстишь мне.

– Немножечко. М‑м‑м (она сделала глоточек шампанского), прекрасное шампанское! Хочется устриц с этим шампанским и милые шалости. (Обвела глазами комнату.) А чей этот дом?

– Мой… Моих родителей, они погибли в машине, а раньше дом этот был моего Деда, великого скульптора. Ты его должна знать, он есть в Википедии.

– О, tuo nonno è uno scultore, твой дед был скульптор? Non scherzare? Ты шутишь.

– Пари – ставлю на кон самое тёплое утро июля! Ха!

– О‑о‑если июльское утро, то верю‑верю безоговорочно. И твой дедушка есть в «Вики»?

– Да, и в мастерской сзади дома и в сарае его скульптуры стоят. Это мой Дед построил дом и любил его. Родители говорили – я очень на Деда похож.

– Красивый и сильный?

– Талантливый и упрямый.

– А мастерская – это дворец?

– Да, в мастерской есть огромная печь и большой пресс, я кую там топоры и ножи из дамаска, у меня много заказов. И весь этот дом для меня – настоящий дворец.

– А что там, во дворце, делал дед?

– На огромном столе в мастерской великий Дед искусство творил: прекрасных обнажённых любовниц и балерин ставил в соблазнительные эротические позы, заставлял плакать или улыбаться в экстазе, обмазывал гипсом (стоя, лёжа, сидя), а затем разрезал застывший гипс, делал формы, мыл любовниц и занимался с ними любовью на диване, что стоит в кабинете.

– О‑о?

– По гипсовой форме отливал красивые статуи, в полный рост или маленькие, и продавал послам зарубежных стран статуэтки балерин или кокоток на письменный стол – богема была в восторге!

– Фантастика!

– Таков был Дед. Его все любили, особенно балерины‑натурщицы, он их сюда привозил и работал.

– Вау!

– И мне в Тарусе хорошо. Здесь всё родное. Я всё детство жил и ночевал в мастерской, оставался один и сам с собой разговаривал – что правда, что ложь, кто я и зачем живу. А сейчас моя спальня – это спальная комната деда.

– Тебя тоже все любят?

Поэт отложил гитару в сторону:

– Друзей я тоже люблю. А ещё я люблю свой дом, природу, людей, искусство, картины, шашлыки, соседей, речку и родину. Мне здесь хорошо!

– И балерины твои?

– А хочешь, рот тебе скотчем заклею?

– А‑ха‑ха, нет! Хочу посмотреть все картины, всю коллекцию Деда.

– Смотри. Я рос среди этих картин и скульптур, и уличных драк, и безумных приключений в Москве.

Мэри, полуголая, прекрасная, встала, а картины висели везде на стенах и даже стопками стояли вдоль стен. Она пошла по рядам:

– О‑о! Фантастика, у тебя есть Коровин!

– Эскиз, маленькая картинка.

– Здесь есть очень дорогие картины, целая коллекция на миллионы рублей!

– Может быть. Это коллекция моей семьи, Дед собирал и родители.

– А это что за фотография черно‑белая? Нечёткая? Кто это?

– Марлен Дитрих на колени опустилась перед Паустовским и целует руку его в знак великого почтения за рассказ «Телеграмма». Мой Дед был там и это видел.

– Wow! Marie Magdalene «Marlene» Dietrich?! Я не знала про это. Ты, наверное, тоже мечтаешь, что перед тобой опустятся на колени великие актрисы?

– Конечно, опустятся! Ты же опустилась передо мной.

– Ты наглый, Поэт!

– Я? Да.

– Поэт?

– Что?

– Ты меня любишь? Ты сможешь роман сочинить?

– О Господи, где таких, как ты, Мэри, берут? А?

– В Италии.

– Пойми же, глупая, с любовью я намного сильнее, я смогу всё, что захочу. С любовью у нас, у меня и у тебя, будет всё! Всё, о чём мы мечтаем.

– А если не будет?

– Того, значит, не надо! Поняла?

– Поняла, а ты любишь меня?

– Да! Да! Да!

– Это хорошо, хи‑хи, замечательно!