Трудно быть Ангелом. Роман-трилогия

– Спаси, Господи! (Положил листок в карман, а в ответ отдал другой, в котором тоже были детские имена.) Юра, а это список детей из онкобольницы. Ты, когда к Серёже пойдёшь, передай… Тоже дети, как он – пусть помолится. И Серёжа, и я, и ты вместе за больных детей будем молиться.

– Конечно, будем, в реке нет тропинок, одна дорога для всех, куда ты, туда я за тобой и Серёня со мной.

Юродивый достал пакетик, заботливо положил туда листок и спрятал в карман. Поэт посмотрел на него:

– Да, Юродивый, вместе будем молиться. (Пошёл мелкий дождь, они не замечали его.)

Юродивый увидел Мэри:

– Какая красивая‑а‑а‑я! Ва‑а‑ах!

– Да, моя любимая девушка. Что скажешь?

Юродивый неотрывно глядел на Мэри, а она влюблённо смотрела на Поэта; потом перевела глаза на Юродивого, и он кивнул с поклоном, а она кивнула в ответ, посмотрела на дождь, улыбнулась, подставила ладошку каплям, засмеялась и убежала в дом от дождя под навес. Вот тогда Юродивый ответил Поэту:

– Вижу – светлая душа! О‑очень красивая девочка. Очень, брат! Божественная, словно Ангел. Ах, как она смотрит на тебя – свет в глазах зажигается! Ва‑а‑ах, такой взгляд за деньги не купишь! Нет и н‑е‑ет!

– У неё даже почерк красивый, каллиграфический.

– Почерк красивый? Это да‑а‑а, это редкое дело.

– Хватит смотреть на неё! Что спросить‑то хотел?

– А, вот я думал намедни, как гвозди кованые заколачивали в живое Тело Христа? Очень больно? Насквозь гвозди вбивали в руки и в ноги – бах‑бах. Думаю, очень больно! Я полночи не спал – всё думал про гвозди. Кованые гвозди. Страх! Как думаешь?

– Гвозди? Кованые? Я в юности с крыши нашего дома спрыгнул вниз на старые доски, а в досках огромные гвозди торчали. И эти гвозди снизу обе ноги мои прошили насквозь. Торчат гвозди сверху ступни, а крови почти не видно на них. Я ноги выдернул из гвоздей и пошёл. И боли не показал. Кровь в сапогах уже хлюпала, кричать хотелось, а я ей улыбаюсь, смеюсь.

– Кому ей? Почему?

– Маме. Потому что она смотрела на меня, увидела, как я спрыгнул, и спросила: «Больно, сыночек?». А я не хотел, чтобы она поняла, что мне очень‑очень больно и длинные гвозди меня прошили насквозь.

– И ты не кричал, братка?

– Не, при матери не кричал, а потом закричал.

– Ва‑а‑а! Это правда – про гвозди?

– Да, так и Христос висел на гвоздях, и мама Христа и все люди рядом смотрели, а он всё терпел…

– Не продолжай, Поэт! Эх! Ужасные гвозди.

– Гвозди, это, брат, это… да, у каждого в жизни бывают ужасные гвозди, испытание веры и человечности (они помолчали).

– А я в юности был очень сильным спортсменом, на ринге за две секунды любому руки и пальцы ломал, а затем стал чемпионом и, честно говорю, в запале на ринге боли не чувствовал. А за большие деньги насмерть покалечил неугодного человека. Год в СИЗО отсидел, за недоказанностью отпустили меня, и всё замечательно. Тогда я на всех наплевал и меры не знал, но Бог в твоём лице меня наказал. Теперь я люблю фильм «Побег из Шоушенка», и, как ты, теперь живу в Тарусе, храм охраняю, и мне хорошо. У меня теперь другая душа – чистая, и Бог любит меня, и я, как тот разбойник рядом с Христом, любые гвозди выдержу, даже вот такие огромные. Я теперь человек! Ясно тебе?!

– Я знаю. Ты рассказывай, что Пресвятая Царица тебе говорила.

– Да уж, гвозди… У нас у всех одна мама осталась – Царица Небесная, моя Богородица! Она мне, правда, за мать! Она любит меня и тебя, и всякая молитва Её свята и угодна Ему. Это Пресвятая Царица мне сны посылает, а тебе иконы и защиту Её.

Вечером явилась Заступница ко мне, Всесветлая в блеске славы, которым сияет на небесах в окружении тысячи и тысячи прекрасных серафимов и ангелов. И я на коленях, закрыв глаза, разговаривал с Ней, с Царицей Небесной. И Владычица мне всё рассказала о злыднях и прямо сказала мне – злым нет места в раю! И далее в подтверждение видится мне – захожу я в магазин муки на просфоры купить, смотрю, а за кассой стоит бывшая кондукторша из автобуса, Злая тётка, змея. Я внимательно присмотрелся, а она голограмма, и эта голограмма смиренное что‑то мне говорит. И не пойму – был злой человек, а стала голограмма. Вышел, и нет её.

– Куда вышел?

– Перекрестился и чуток успокоился. Но голограмма перед глазами стоит.

– Я понял – ты с душой её говорил. Езжай, брат Юродивый, в Храм.

– С Богом, Поэт!

Юродивый внимательно посмотрел в глаза Поэту – понял ли тот сон. Затем сел на велосипед и уехал по мокрым лужам и под дождём, напевая:

– Пресвятая Богородица, моли Богу о нас! Ла, ла‑ла‑ла, ла‑ла. Велича‑а‑аем. Честнейший Херувим…

Поэт промок, но ещё смотрел вслед и размышлял. Дождался, когда Юродивый скрылся, и вернулся в дом. Мэри с любопытством посмотрела на Поэта:

– Ты весь мокрый! А кто это был с тобой?

– Церковный сторож, мой друг.

Поэт снял рубашку, достал из холодильника замёрзшую воду и выпил.

– Этот бандит и громила – твой друг? А‑ха‑ха! Другого не ожидала!

– Да, сторож при церкви, Храм охраняет и за порядком присматривает, чтобы хмурые бабки не обижали молодых и неопытных – не так крестишься, не так стоишь. Как только бабка крикнет на молодых, он ей подзатыльник – не ругай, но учи, а лучше молчи. Хороший сторож. А что тебе?

– Ничего! Страшный, ужасный бандит с серьгой в ухе и с банданой на голове – это сторож при церкви?

– Юродивый? Сейчас это Душа‑человек, он в мире Свет отделяет от Тьмы. Он любит и меня, и тебя, только ему всё время надо говорить, молитвы петь и непременно ходить.

– Зачем, почему?

– Контуженый, дикие головные боли каждый день, а когда молится – боли не чувствует. Запомни, Мэри, очень часто душа не имеет ничего общего с внешним видом. Чистую рубаху подай!

– Да, я сразу поняла – юродивый, не‑нор‑маль‑ный бандит и контуженый! Здравствуй, Рембо в Тарусе!

– Ха‑ха‑ха! Нормальный он, больше всех собирает милостыни. Если бы не он, то я бы думал, что я ненормальный, но теперь знаю – я не один на земле. Да, и я люблю таких битых, неординарных, но не сломленных жизнью людей. Счастливые они, что второй раз родились. Его молитвы приносят удачу.

– Потому что он, как и ты, красивый и огромный медведь! Медведь! Чёрный медведь с щетиной во всю страшную морду и с улыбкой ребёнка.