Трудно быть Ангелом. Роман-трилогия
– А, я поняла. И что же вы, Поэт, любите делать по вечерам? Похоже, я беру интервью у поэта, ха‑ха, впервые вижу поэта, да ещё хулигана с разбитыми кулаками. Ах да, что любите вы?
– Бокс и футбол, и песни другим сочинять (он доел свой ужин и отодвинул тарелку). А ещё люблю чай, водку и красивых девчонок (и подмигнул ей), таких, как ты.
– Но позвольте – я не та девочка, которая на свист отзывается. Я работаю в Лондоне, в галереях искусства.
– Да, я понял. Замечательно.
– А вот эти синяки на кулаках зачем, отчего?
– Это? (Посмотрел на кулаки.) Мои кулаки. Они дают мне власть над плохими людьми (посмотрел на её удивлённое личико). А‑ха‑ха, подпольный бойцовский клуб дяди Фадея, я дерусь за деньги с сынками из богатых семейств. И вот результат – содрал кулаки.
– Как это неосмотрительно с вашей стороны!
– А‑ха‑ха, да богатые отпрыски плохо дерутся.
– Но это же больно вам.
– Нет.
– Не больно?
– Уже не больно. Да, я абсолютно счастлив, ты не поверишь.
– Хм, не больно? Счастливый?! М‑м? Странно… Но я тоже хочу быть счастливой.
– Для красивых девочек всё очень просто – для этого на свете есть деньги, любовь и, се‑ля‑ви, будешь счастливая.
– Что, простите? Вы шутите?
– Москву показать?
Она удивлённо в упор смотрела на парня, а он был смелый, сильный и наглый, и для неё вечер перестал быть скучным, и она подумала: «Я, как мотылёк, лечу на огонь!» Мэри загадочно улыбнулась и ответила:
– Да, покажи… Я красивая?
Отчего‑то вдруг она это спросила, и сама удивилась, и подумала, что да, этот добьётся её, и рядом с ним почему‑то ей хочется быть шикарно красивой, длинноногой и жутко глупой трусихой, прижиматься к нему, загадочно смотреть в глаза. И улыбнулась ему (как умела только она). Эти двое явно искали причины быть вместе в этот вечер и не расставаться.
– Да, ты красивая, – ответил Поэт и постучал по соседнему стулу, приглашая пересесть, – и похожа на актрису. Я пью водку. А ты будешь водку и бутерброды?
– Я? Мне, пожалуйста – Просекко фрутти ди боско.
Слепой, одноглазый бармен с повязкой, ответил:
– Мисс, Просекко сейчас нет, но завтра для вас обязательно будет. Но я могу предложить вам хорошее русское «Новый свет. Парадизио», а к копчёной русской осетринке это будет шикарно и, уверяю вас, ничем не хуже устриц и Крю Гранд Кюве из Шампани.
– Парадизио – прекрасно.
Она кивнула и улыбнулась почему‑то загадочно, села рядом с Поэтом, а Поэт посмотрел на неё и сказал бармену:
– Слепой, друг, моей девушке бутылку шампанского «Парадизио», бутерброды из осетрины и мандарины. У меня с деньгами неважно, ты, брат, в кредит на меня запиши.
С шумом открылась бутылка Парадизио, и вино потекло в бокал.
– Но‑но‑но! Позвольте, я сама за себя заплачу, у нас в Европе так принято.
– Здесь в башне живёшь?
– Да! У папиной компании шикарные апартаменты имеются.
– В ноги не брошусь.
– А‑ха‑ха! Дерзкий. И за что будем пить? Вы, русские, любите тосты.
– За любовь.
– Хм, однако, любовь – удел избранных.
– Ого, так ты ещё не любила. (Подумал: «А любви знаешь ли цену, красавица? Цену поцелуям и нежности, и томлению чувств от любви?») Тогда выпьем за красивую и сумасшедшую по силе любовь.
– Прекрасно – за красивую сумасшедшую любовь. Так любят все русские? Чин‑чин!
Она оказалась левша и пила шампанское, держа бокал в левой руке. А он оглядел её с восхищением:
– Хочу быть там, где ты раздеваешься.
– Ты наглый.
– Хочешь правду услышать?
– Конечно.
– У тебя потрясающе красивые ноги. Мне нравиться смотреть на тебя и на них, ты удивительная.
Она улыбнулась, ей было приятно, и это было правдой, и для разговора спросила:
– Я это слышала от многих богатых и достойных мужчин. Правда, пишешь стихи?
– Да, сочиняю за деньги стихи, и рекламу, и красивые песни – это моя работа. Мне хорошо платят.
– Сколько?
– 200 евро за песню – у меня покупают; если песня пошла в ротацию, то тысячу евро; если на концертах играю на барабанах, то за концерт 200 евро. Вообще‑то я пишу в стиле блюз, но реперы читают под бит, им это нравится. Сегодня на концерте звучали мои тексты. Я самый лучший.
– Вы лучше других?
– Да, лучше других, у них ни джаза, ни искры в душе.
– А вы максималист.
– Могу и тебе сочинить, хочешь, песню?
Мэри протянула ладошку и осторожно дотронулась до его разбитых пальцев и вдруг ощутила нежность к нему и немного смутилась. Поэт посмотрел на её пальцы, наклонился – поцеловал, затем взглянул на неё и улыбнулся. Она тоже в ответ улыбнулась, ей было приятно, и вдруг смело спросила:
– Песни, стихи? А сможешь красивый роман сочинить? Роман. Художественный настоящий роман, а не какое‑нибудь мыло или непонятный стишок под барабаны. Ты же поэт.
Поэт задумался, допил водку, закусил бутербродом с её тарелки, машинально почистил её мандарин и решительно дольку ей в рот положил.
– И про что роман нужен тебе? Какая тема звучала?
Она послушно открыла рот и, как собачка из рук хозяина, съела дольку мандарина, коснувшись губами его пальцев, пригубила шампанское и снова приняла губами из его рук дольку сладкого мандарина, закусила и внимательно, пристально посмотрела на него, и весело улыбнулась Поэту. И с этой мандаринкой какая‑то невидимая сила мгновенно связала их – им стало очень легко общаться и быть рядом и хотелось никогда не расставаться.
Итак, роли расставлены.
Закончилась музыка, но Поэт всё ещё думал о чём‑то (возможно, о романе) и машинально сказал бармену:
