Урбанизация. Часть романа «Дым из трубы дома на улице Дачной»

Когда мысль работает в одном направлении, на сей раз осуществляя поиск объекта для применения кистеня, она неизбежно должна к чему‑то привести. И она привела. В конечном итоге парни додумались до создания камеры смерти. Для этой цели использовали туалетную комнату: заводили по очереди мальчиков младшего возраста и дубасили полотенцами с завязанными узлами на конце, при этом еще открывали окно. Делалось подобное вовсе не для понижения температуры окружающей среды с целью придания камере смерти наиболее реалистичного характера, а для зрителей. Дело в том, что снаружи к окну приходили друзья находящихся в палате подростков, смотрели как лупили малышню и смеялись. Все прошли через камеру смерти. Паша тоже прошел. Конечно, было обидно. Не больно, а именно обидно. Полотенца, хоть и с завязанными узлами на конце, особой боли не причиняли. Но вот когда тебя несколько человек колошматят, а другие смотрят, да к тому же смеются, это Паша запомнил. Осмыслил и запомнил. И в будущем постарался в такого рода ситуациях не оказываться.

 

На следующий год Паша пошел в школу. Трехэтажное здание оранжево‑розового цвета школы номер три находилось неподалеку, на улице Карпинского. Здание выглядело помпезно: на широком крыльце парадного входа по бокам установлены два больших шара, на фронтоне красовался прямоугольный с вертикально‑горизонтальными скосами по углам и полукругом в нижней части щит, в котором столбиком написаны слова: «УЧИТЬСЯ УЧИТЬСЯ И УЧИТЬСЯ ЛЕНИН». Архитектурно школа сочеталась с двухэтажными жилыми домами, расположенными ниже по улице напротив дома, где жил Паша.

Обычное утро, необычный день, серый новенький костюм, за спиной ранец, в руках цветы, сбоку Сережа Карыпов в таком же облачении и с цветами, радостные родители, куда без них. Интересно, кто больше ощущал праздник – родители или Сережа с Пашей? Впрочем, Сереже процедура перехода из детского сада в школу явно нравилась – улыбка на лице, сам аж светится весь; Паша относился к происходящему как‑то скептически: торжественное построение, напутственные речи, бряцание колокольчика его не очень впечатляли. В садике‑то, по крайней мере, все было привычно, а здесь еще неизвестно, что там впереди.

Из всех первых классов Паша с Сережей попали в класс с буквой «Г». Вот видите? Стоишь во дворе школы на праздничной линейке, улыбаешься как дурак, а тебя в класс с буквой «Г». Учительница тоже попалась с каким‑то странно‑непонятным сочетанием имени, отчества и фамилии – Лидия Игнатьевна Пузикова. Паша никак не мог понять: если она Игнатьевна, тогда как же звали ее отца? Игнатьев? Игнатович? Игнатов? Игнатьий? Как ни старался Паша разобраться, так и не смог; сбивало с толку еще одно обстоятельство – дело в том, что в Перми есть улица Братьев Игнатовых. Стало еще запутаннее. Пришлось прибегнуть к помощи мамы, оказалось все просто: Игнат. Кто бы мог подумать. Раньше Паша не встречал такого имени.

Сама Лидия Игнатьевна Пузикова напоминала Паше овцу: невысокая худощавая женщина лет пятидесяти, смуглая, черные кудрявые волосы – до плеч, не ниже, – нос длинный с горбинкой, подбородок маленький, на уровне основания носа и выдающаяся вперед челюсть с крупными зубами. Еще имя Игнат ассоциировалось у Паши с чем‑то овечьим: Игнат – ягнята. Когда Пузикова улыбалась, обнажая зубы, на скулах появлялись горизонтальные полукруглые морщины. Ей бы рога – натуральная овца. Можно в фильме сниматься без всякого грима, играть овцу.

В помещении класса Паша с Сережей Карыповым заняли вторую парту в третьем ряду возле окна. Третий ряд – это если считать от входной двери, а если по графику дежурств, то ряд получался первым, с правой стороны от сидящей лицом к классу учительницы. Лидия Игнатьевна начала первый урок со знакомства, зачитывала список учеников:

– Аманиязов Рафиль.

Рафиль встал, Пузикова посмотрела, улыбнулась своими овечьими зубами. Ну овца овцой.

– Бацарашкина Настя, – продолжала учительница.

– Здравков Радомир.

– Каменских Искра.

– Красноперов Егор.

– Красноперка – не рыба, – выкрикнул мелкий чернявый Толик Студебекер.

Вообще‑то он Земельман, но все звали его Студебекером. Толик уже прошел сеанс знакомства с первой учительницей и сейчас вносил собственные комментарии в перекличку Лидии Игнатьевны, заодно придумывая по походу ознакомления прозвища новым товарищам.

– Миненóк Аркадий.

– Минёнок, – поправил Аркаша.

Пузикова немного стушевалась, сделала пометку в журнале и вернулась к зачитыванию перечня новоиспеченных школьников:

– Подковыркина Надя.

– Пятибратов Самсон, – в этом месте Лидия Игнатьевна немного замешкалась, что‑то ее, по‑видимому, заинтересовало, затем, обращаясь к Самсону, спросила:

– У тебя правда пять братьев?

– Нет, только два.

– Что же ты свою фамилию не оправдываешь? Должно быть пять.

«А я‑то тут при чем?» – подумал Самсон. Действительно, для матери одиночки и этого достаточно. Самсон был младшим, и так ему доставались обноски от старших братьев, не говоря об игрушках и тем более о всяких вкусностях.

Вскоре Лидия Игнатьевна опять попала впросак, то есть наступила на те же грабли:

– Ревёнок Ян.

– Ревенóк.

Теперь на лице Пузиковой появилось смущение, улыбка сошла, хоть зубы свои овечьи перестала показывать, сколько уже можно. Вот ведь щелкунчик. А интересно, могла бы Лидия Игнатьевна зубами орехи раскусывать? Папа у Паши клал два грецких ореха в ладонь, сжимал кулак, и орехи разламывались. Паша с мамой колоть орехи подобным образом не умели. Хорошо в таком разе иметь дома Пузикову: положил ее в кладовку, когда надо достал, сунул ей в рот орех, она его хрясь – и все; потом убрал Пузикову обратно, пусть себе лежит там до следующего раза.

Подошел черед назвать фамилию Паши, учительница задумалась и от греха подальше, учитывая предыдущий опыт, решила сперва уточнить:

– Боюсь ошибиться. Подскажите, как правильно: Хорóшев или Хóрошев?

– Хóрошев.

Стараниями Толика Студебекера Ревенка прозвали Плаксой, Минёнка – Мальчиком‑с‑пальчиком, потому что Миненóк – с ноготок, а с ноготок только Дюймовочка и Мальчик‑с‑пальчик; Паше дали прозвище «Хорошист». Это вроде как бы еще и по‑божески. Плохо, что не «Отличник», но для класса с буквой «Г» «Хорошист» и так звучит вызывающе. Вот Самсон Пятибратов остался без псевдонима – он и так Самсон, сам по себе.

Между прочим, Самсоном его назвали медицинские работники в роддоме. Самсон появился на свет крошечным, даже по меркам новорожденного; медсестры между собой в шутку именовали его в честь обладающего сверхъестественной силой библейского героя, когда приносили маме, говорили: «Держи своего Самсона». Так и прилепилось. Мама, видимо, привыкла и менять ничего не захотела, Самсон так Самсон.