LIB.SU: ЭЛЕКТРОННАЯ БИБЛИОТЕКА

Урбанизация. Часть романа «Дым из трубы дома на улице Дачной»

– Ничего с ним не случится. Через это дело вреда мужику не будет, – пробубнил смущенный Лукич, с досадой взирая на Владимира. – Лед надо к носу приложить. Вот бывало…

– Да хватит, Лукич! – махнула рукой Нина Александровна. – Где я тебе сейчас лед‑то возьму?

Лед наковыряли в холодильнике. Завернули его в носовой платок и прикладывали к разбитому носу Владимира. Полотенцем вытирали кровь.

– Я же говорил – кун‑фу! – гордо прохаживался перед нами Лукич.

После того как кровь перестала идти и Владимир успокоился, все вновь уселись за стол. Нина Александровна затянула: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина?..», Владимир с распухшим носом старательно подпевал. Когда они замолчали, Лукич посмотрел на Гену, перевел взгляд на Светлану и заявил:

– А теперь идите спать.

Светлана густо покраснела. Гена вцепился зубами в куриную ногу и принялся жадно ее поедать. Глядя на него, можно было подумать, что он только что пришел после Великого поста, а не сидел все это время за праздничным столом. Нина Александровна напустилась на Лукича, сгладив тем самым этот щепетильный момент.

Со Светланой Гена встречался еще несколько раз. Но его к ней как‑то не тянуло. Однажды Гена увидел ее с парнем и был рад, что свободен от неудачного знакомства.

 

 

* * *

 

Эдик никак не хотел надевать галстук. Он заметил, что, когда надевал галстук, всегда что‑нибудь случалось. Отца пригласил в гости на свой юбилей бывший коллега по работе Федор Леонтьевич Клепцын. Отец к тому времени уже был на пенсии, а обстоятельства сложились таким образом, что они с Эдиком остались на хозяйстве вдвоем, при этом удачно дополняя друг друга. Вот отец и решил выйти «в народ» своей небольшой семьей и чтоб все было на уровне, не хуже, как у людей.

 

Жена Лукича, Серафима Ивановна, несколько дней как находилась в больничном стационаре, а дочь Маринка, сестра Эдика, жила у своего жениха. Справедливости ради надо заметить, Маринка после каждой поездки на отдых обзаводилась новым женихом, но на этот раз она, кажется, с выбором угадала.

Серафима Ивановна до пенсии работала штукатуром‑маляром в Ремонтно‑строительном управлении №3. Работа, надо сказать, не из легких, приходилось и тяжести таскать, и кистью махать. Казалось бы, за свой многолетний труд Серафима Ивановна заслужила какую‑нибудь награду, и она ее получила, только не в виде кубка или медали; награда имела другие свойства и доставляла больше хлопот, чем радости. У Серафимы Ивановны констатировали увеличение желудка вследствие тяжелой трудовой деятельности и решили устранить проблему хирургическим путем, то есть удалить часть этого важного органа, приблизив его размер до естественного.

– Если будете год соблюдать пищевую диету, то проживете еще столько же, – заверил Серафиму Ивановну врач.

– Мне не надо столько же.

– Значит, проживете столько, сколько надо.

Работа штукатура‑маляра не только тяжелая, но еще и опасная. Зависит данное обстоятельство вовсе не из‑за того, что приходится работать и на высоте, стоя на строительных лесах, и в строящихся зданиях, и на открытом воздухе. Это само собой. Опасность может подстерегать там, откуда ее совсем не ожидаешь.

Как‑то РСУ №3 проводило ремонтные работы в психиатрической больнице. Ничего из ряда вон выходящего в этом нет, наоборот, можно было даже отметить некоторые преимущества: крыша над головой есть; в помещении тепло, сухо; мухи, если бы таковые водились, никоим образом не мешали; за больными осуществлялся круглосуточный контроль. Вроде бы все хорошо, знай себе маши кистью, води валиком по стенам. Так‑то оно так. Никто и не придал особого значения тому, что деятельность маляров вызвала повышенный интерес у одного пациента, который регулярно приходил и внимательно наблюдал за работающими женщинами. К нему вроде как и привыкли – вреда‑то никакого, особо не беспокоит. Пациенту, в конце концов, быть пассивным наблюдателем вскоре наскучило, и он решил принять самое непосредственное участие в формировании прочного лакокрасочного покрытия на поверхности стен своего корпуса.

Было бы по меньшей мере странно, если бы пациент психиатрической лечебницы заранее оповестил о своих намерениях – составил четкий план, изложил все это в письменном виде, для наглядности приготовил плакаты в схемах и со стрелками; ни брифинг, ни пресс‑конференцию пациент, коренастый мужчина средних лет, собирать не стал, забыл, наверное.

Проходивший психиатрическое лечение мужчина просто молча подошел к работнице РСУ, вырвал из ее рук малярный валик, отбросил инструмент для покраски в сторону, повалил женщину на пол, схватил ее за ноги и принялся крутиться на одном месте, вращая штукатура‑маляра вокруг себя, вдобавок ко всему, строго по часовой стрелке. Правда, для женщины‑то особого значения не имело, в какую сторону вращаться, она вообще не планировала проверять свой вестибулярный аппарат. В данном случае, хорошо, что не отпустил, вращал‑то он ее не в чистом поле, и полет вперед головой мог закончиться трагически. Есть еще сомнения в том, что работа штукатура‑маляра не опасна? То‑то же.

 

– И смотри, веди себя там прилично, – напутствовал отец Эдика, – ни к кому не приставай, не спорь и вообще постарайся поменьше разговаривать. Зачем ты в прошлый раз маршировал в коридоре и выкрикивал немецкие команды?

Это правда. Когда Эдик выпивал несколько больше общепринятой нормы, то начинал маршировать и кричать по‑немецки. Языка он не знал, выучил несколько команд. Интерес Эдика к немецкой культуре, проявляемый таким странным способом, объяснялся родством с поволжскими немцами его отца. Причем родство это было настолько дальним – на уровне двоюродной сестры, что не имело к отцу непосредственного отношения, хотя родитель и обладал непривычным для российского уха именем Альфред.

Родством с поволжскими немцами отец гордился и при удобном случае всячески это подчеркивал, а колоритное имя он получил, родившись в эпоху увлеченности иностранными именами. Когда же Эдик собирался появиться на свет и все настойчивее стучался во врата утробы своей матери, популярностью пользовалось имя Эдуард. Родился Эдик, кстати, 29 февраля, так что после службы в армии ему, как он сам любил говорить, было всего пять лет. Детский, в общем‑то, еще возраст.

Вопросом на тему целесообразности использования иностранных имен на территории другого культурного пространства они иногда, в редкостные минуты грусти, все же задавались, один – в отношении собственного имени, другой – отчества. Вдобавок ко всему с фамилией у них тоже было не все в порядке. Нет, фамилия прекрасная, образована от мужского имени греческого происхождения, в переводе означает «повелитель» и по‑русски звучит красиво – Кирилов, только пишется с одной буквой «л». Мало того, что люди реагировали на отчество, так еще после произнесения фамилии приходилось добавлять – «с одной „л“», это в том случае, если возникала потребность записать куда‑нибудь данные Эдика или сверить их.

Отец приготовил своему коллеге в подарок разделочные доски и большую деревянную ложку типа черпака.

TOC