Увидеть свет. Роман

Вика, иногда, так сильно злилась на свою мать за то, что она до сих пор живет с ним, продолжая терпеть его выходки. Она, в свои пятнадцать лет, не могла знать всех причин, по которым её мать предпочитает оставаться с отцом, несмотря на все те унижения, которым он её подвергает. Она не хотела даже думать о том, что мать, возможно, использует ее, как предлог для того, чтобы оставаться с ним. Ей казалось, что это ужасно, что она не может ничего изменить. Ей было всё равно, как они будут жить, если уйдут от него, лишь бы они были в безопасности. Даже если им придется ютиться в убогой квартирке, и питаться одной лапшой до того момента, как у них всё наладится, всё равно это было бы лучше, чем то, что приходилось терпеть её матери каждый день. Вика хотела, чтобы они ушли и начали новую жизнь, в которой не будет ссор и скандалов.

 

Как только Вика вошла в гостиную, то увидела ужасающую сцену, от которой ее сердце замерло от страха и ненависти. Её отец, с искаженным от злобы лицом, грубо толкал её мать. Они стояли на кухне, и мать, словно отчаянно пытаясь остановить его гнев, схватила его за руку, моля успокоиться. Но отец, словно одержимый зверем, нанес ей сильный удар, и она упала на пол, ударившись о кафельный пол. Вика, с ужасом, наблюдала за тем, как он замахнулся, чтобы ударить её ногой, но тут, словно очнувшись, увидел свою дочь, стоящую в дверях гостиной. Он остановился, словно его ударило током, что‑то прошипел ей сквозь зубы, повернулся и, хлопнув дверью, ушел в их спальню, оставив их обеих в оцепенении.

Вика, словно очнувшись от кошмара, бросилась на кухню к матери, пытаясь помочь ей подняться, но та, со слезами на глазах, не хотела, чтобы дочь видела её в таком унизительном состоянии. Она не хотела перекладывать на плечи своей дочери ту боль, которую чувствовала сама, словно боялась заразить её своим несчастьем. Она отмахнулась от Вики, делая вид, что не нуждается в её помощи, и слабым, прерывающимся голосом сказала: – Я в порядке, это была просто глупая ссора. Не обращай внимания, – она попыталась улыбнуться, но у неё это плохо получилось.

Но Вика, как наяву, видела красноту на её щеке, в том месте, куда её ударил отец. Это пятно позора, словно клеймо, горело на ее лице, обличая её и отца. Когда Вика подошла ближе к матери, желая убедиться, что с ней всё в порядке, и прикоснуться к ней хотя бы рукой, чтобы дать ей тепло, мать повернулась к ней спиной, ухватившись за край рабочего стола. Ей не хотелось смотреть в глаза дочери и видеть в них отражение своей слабости и бессилия. Ей было стыдно, и в то же время она боялась отвечать на неизбежные вопросы. – Я сказала, что со мной всё в порядке, Вика, – срывающимся голосом, произнесла мать, – Возвращайся в свою комнату. Она не хотела показывать дочери, что внутри у неё всё разрывается на части.

 

Вике казалось, что мать держалась холодно и отчужденно, отмахиваясь от своей дочери, от её помощи и поддержки. Эта каменная отстранённость матери, словно ещё один удар, ещё один разрез в её ранимой душе, разрывал её на части. Мало того, что её чёрствый отец никогда не обращал на неё внимания, но и мать, её самый близкий и родной человек, своими действиями, как будто, подливала масла в огонь её страданий. Вика, вскипая от обиды и непонимания, словно взрывчатая смесь, с трудом сдерживая себя, побежала по коридору, но в свою комнату так и не вернулась. Она выбежала из квартиры, выскочила в подъезд, потом во двор, и, не обращая внимания на сгущающуюся темноту, побежала к подъезду соседнего дома. Злость на мать жгла её изнутри, как раскаленный уголь. Ей не хотелось находиться в одной квартире с родителями, она чувствовала себя чужой, и, возможно, даже ненавидела тот дом, тот мир, где это происходило. Словно убегая от тяжёлого бремени, она мчалась вперед, не замечая ничего вокруг. Она подбежала к дому, на чердаке которого скрывался Артемий, поднялась на последний этаж и, глубоко дыша, постучала в дверь чердака.

Вика слышала, как внутри что‑то зашевелилось, раздались осторожные шаги по полу, как кто‑то с опаской приближался к двери. Этот звук приближающихся шагов, словно тиканье часов, мерное и предсказуемое, успокаивал её, напоминая о существовании чего‑то родного и знакомого в этом жестоком мире.

 

– Это я, Вика, – прошептала она, еле слышно, словно боясь нарушить тишину и навлечь на себя беду. Через несколько долгих, томительных секунд, дверь, словно повинуясь какому‑то невидимому сигналу, распахнулась. Артемий, с беспокойством в глазах, выглянул наружу. Сначала он посмотрел ей за спину, потом налево, потом направо, словно проверяя, не следит ли кто за ней, словно боялся, что за ней могут прийти, и тогда их обоим будет плохо. Только потом, взглянув на её лицо, он понял, что она плачет, и что с ней что‑то случилось.

– Ты в порядке? – спросил он с тревогой в голосе, помогая ей взобраться на чердак. Его прикосновение было нежным и осторожным, словно он боялся причинить ей ещё большую боль. Вика вытерла рукавом слёзы и заметила, что на чердаке царила полная темнота. Артемий, не говоря ни слова, взял её за руку и повёл к двери, ведущей на крышу. Они старались идти тихо, словно крались, стараясь не производить лишнего шума, ведь жильцы дома могли услышать, что на чердаке кто‑то есть, и тогда их маленькому секрету пришёл бы конец. Добравшись до двери, Артемий отворил её, и яркий свет луны, словно волшебный луч, осветил проём чердака. Они вышли на крышу. Вика, не раздумывая, села на край, недалеко от чердачной двери, а Артемий, словно её тень, сел рядом, не отрывая от неё взгляда.

– Я в порядке, – ответила она, пытаясь казаться сильной и независимой, – Я просто злюсь. Иногда, когда я злюсь, я плачу, – призналась она, и её голос дрогнул, выдавая истинные чувства.

Артемий, не говоря ни слова, протянул руку и убрал непослушную прядь волос, упавшую на её лицо, за ухо. Это маленькое, нежное прикосновение вызвало у неё странную волну тепла, от которой ей стало спокойно и хорошо. Она вдруг растеряла всю свою злость и успокоилась, словно её накрыло одеялом умиротворения. Артемий обнял её, крепко прижав к себе так, что её голова оказалась у него на плече. Она не могла понять, как ему удалось её успокоить, не произнеся ни слова, но он это сделал. Есть люди, одно лишь присутствие которых успокаивает и умиротворяет, и Артемий был одним из таких людей. Он был полной противоположностью её отца, с которым она ощущала только страх и боль, и в этом его и была его великая сила.

 

Они посидели так немного, словно двое изгнанников, наедине с лунным светом и своими тревогами, пока Вика не увидела, как в её комнате, словно по сигналу, загорелся свет. Сердце её дрогнуло, словно от внезапного удара.

– Тебе лучше вернуться, – прошептал Артемий, его голос прозвучал мягко, но в нём чувствовалась тревога и забота. Они оба видели её мать, стоящую у окна в комнате. Только в эту минуту Вика, как наяву, поняла, какой вид открывается Артемию на балкон и окна её спальни с крыши соседнего дома. Ей вдруг стало неловко, словно её поймали на месте преступления.

Возвращаясь домой, Вика, с внезапно появившимся смущением, пыталась вспомнить всё то время, которое Артемий провёл на чердаке соседнего дома. Она пыталась вспомнить, ходила ли она по комнате при включенном свете после наступления темноты, и в каком виде она была в этот момент, ведь спала она обычно в одной футболке.

И тут же она ужаснулась собственным мыслям. Она поняла, что ей хотелось, чтобы он видел её в таком виде, что она непроизвольно хотела привлечь его внимание, словно, подсознательно, давала ему какие‑то негласные сигналы. От этого осознания её щёки вспыхнули, словно в них горел огонь, и она почувствовала себя глупой, но в то же время ей было приятно от этой тайной мысли, пришедшей к ней в голову.