В поисках шестого океана. Часть первая. Безмятежность
В гостиной висели старинные карты и современные фотографии. На одной из них была молодая женщина с малышом на руках. У женщины были белые‑белые волосы, ярко‑красные губы и шляпа с широкими полями. Малыш, как ангел на картинах Рафаэля, смотрел куда‑то вверх и сосал палец. Ещё один портрет женщины, только черно‑белый, стоял в рамочке на рабочем столе. Женщина тоже была со светлыми волосами, но совсем другая, и глаза у неё были грустные. Она была гораздо старше и улыбалась как‑то виновато. А ещё висела фотография самого Роберта. Он стоял на берегу океана в одних шортах, и ветер трепал его светлые волосы. Фотография была черно‑белой и, наверное, очень старой, потому что Роберт на ней казался ровесником папы.
Меня поразила одна карта. Я никак не могла понять, что же изображено на ней, а потом вдруг меня озарило: карта была вверх тормашками! То есть наверху, где обычно север, располагалась Антарктида и все материки были непривычно изогнуты. Я вначале подумала, что её неправильно повесили, а потом, присмотревшись, увидела, что и все названия подписаны так же: вверх тормашками. От этой карты я не могла оторваться долгое время. Поворачивала голову, стараясь разглядеть привычные очертания материков, пока Роберт не сказал:
– Смотри, Ник, как бы твоя девчонка себе шею не свернула!
Папа одобрительно погладил меня по спине:
– Ничего, иногда очень полезно менять точку зрения и смотреть на мир другими глазами.
Рассмотрев все карты и рисунки, я решила поваляться на циновке возле мамы и, кажется, даже вздремнула, потому что то ли слышала, то ли придумала разговор папы и Роберта о каком‑то картеле.
– «Ника» не иголка, Роб, её не спрячешь в стоге сена.
– Да, Ник, нажил ты себе врагов. А почему от программы‑то отказался?
– Независимость, Роб. Это единственное, что у меня есть. И «Ника». От них я не могу отказаться.
– Хе‑хе… – голос Роберта был тихим‑тихим. – А как же девочки твои?
– Я надеюсь, что до такого выбора не дойдет, – так же тихо отвечал папа. – Ты же поможешь мне?
– Хитрец ты, Ник! Ладно. Сделаю, что смогу. Сам видишь, какой из меня помощник. Был бы я молодой, было бы мне лет пятьдесят… Хе‑хе…
У меня чуть мозг не свернулся. Там же, в полудреме. Как же можно быть молодым в пятьдесят лет? По моему тогдашнему мнению, молодость – это пятнадцать лет, а где‑то сразу после тридцати наступает глубокая старость.
У Роберта мы провели целый день.
– Что я могу тебе подарить на прощание, Ник? – спросил Роберт. В его голубых глазах на мгновение промелькнула тоска.
– У нас на «Нике» всегда в дефиците хорошие книги, – улыбнулся папа. – Особенно для быстро растущих организмов, – папа кивнул в мою сторону.
Роберт задумался.
– От моей дочери осталось много книг, да боюсь, что, почитав их, твоя Софи тоже надумает удрать в Мельбурн. Хе‑хе…
Роберт помолчал. Потом продолжил.
– Есть у меня одна вещица. И как раз на английском. Немецкую литературу раньше трудно было достать. Это теперь: заказал по Интернету хоть с другого конца земли, и вот она уже у тебя. А эту я купил давным‑давно, тоскуя по родине. Ну вот, Софи. Пусть и у тебя будет частица Германии, – сказал Роберт, взяв какую‑то коробку с полки и протягивая ее мне.
Я раскрыла её. В коробке лежала старая, засаленная и много раз подклеенная книга.
– «Три товарища», – прочитала я вслух и подняла глаза на Роберта.
– Бери, детка. Читай хорошие книги и вырастай хорошим человеком.
– Спасибо, – сказала я растроганно и прижала коробку с книгой к груди.
Когда мы прощались с Робертом во дворе его дома, порыв ветра стеганул по глазам пылью и его старческие глаза заслезились…
9. Прятки
Обогнув Африку, мы миновали Мадагаскар, после которого нам встретились два острова. Сначала был остров Реюньон, потом – Маврикий. На нем мы остановились.
Я думала увидеть там настоящих островитян в юбках из пальмовых листьев, с хижинами и танцами у костров, но это оказался хоть и небольшой, но густонаселенный остров с настоящими городами, дорогами, машинами, магазинами и прочими благами цивилизации. И мороженое там было очень‑очень вкусное!
На Маврикии папа встретил своих старых друзей, и они весь вечер пили пиво и балагурили у нас на палубе. А утром папе стало плохо, и его увезли в больницу. Через день он вернулся: бледный, осунувшийся, и, виновато погладив маму по щеке, с чувством произнес строчку старой моряцкой песни:
– Не пить мне больше рому
В ямайских кабаках!..
Мама всё ещё сердилась на папу и его друзей и только удивленно приподняла бровь:
– Что так? Сделал выводы?
– Так меня ещё в Пуэрто‑Рико врачи предупреждали… – папа виновато развел руками. – Не поверил я им. А зря. Интересно, бывает искусственная селезенка?..
Тут мама замахнулась на него полотенцем, и папа, как нашаливший школьник, быстро юркнул в трюм.
На Маврикии родители хотели было отдать меня в школу, но оказалось, я совсем не умею читать и писать по‑французски, а в школе, где уроки велись на английском языке, учителя были сплошь баптисты. Поэтому мама, вздохнув, сказала:
– Лучше ты останешься неучем, как твоя бабушка, чем пойдешь в протестантскую школу!
Я так этому обрадовалась, что даже забыла спросить у мамы: почему она так не любит баптистов, кальвинистов и прочих протестантов? Ну, конечно, они молятся по‑другому, поют и чуть не танцуют в храме. И священники их почти ничем не отличаются от обычных людей.
Поэтому мы с мамой наслаждались неожиданно свалившимся на нас отдыхом: развлекались, ходили в кино и делали мелкие покупки. В то время как папа составлял списки припасов и маршрут для экспедиции, узнавал о предполагаемой погоде, течениях и ветрах. Нам предстояло пересечь Индийский океан.
Я полагала, что мы отправимся в Индию. Я много читала про эту страну и думала, что женщины там ходят в разноцветных одеждах и всё время поют и танцуют прямо на улице под звуки барабанов. Но папа сказал, что там очень грязно, бедно и множество прилипчивых болезней. И мы взяли курс на Австралию.
