В поисках шестого океана. Часть первая. Безмятежность

Я подошла к нему ближе и хотела взять за руку, но правая рука была замотана бинтами, а из левой торчали иголки и трубки.

– Ну, как, Софи, похож я на дикобраза?

Я прижалась к маме, мне захотелось плакать.

– Привет, Ник! – мама, как ни в чем не бывало, сняла темные очки, наклонилась и осторожно поцеловала папу в губы.

– Привет, бандитка, – с нежностью ответил папа. – Тебе в десанте надо было служить, а не палубу драить.

– Софи побудет с тобой. Мне в полицию надо.

– По тому… с гарпуном?

– И по второму, с ракетой.

– Не задержат? – в голосе папы была тревога.

– Не должны. Вроде… – после паузы произнесла мама.

Они были похожи на шпионов.

– О чем вы говорите? – заныла я.

Мне ответил папа:

– О том, что ты останешься со мной.

– А мама?

– У мамы есть дела в городе.

 

Мамы не было долго. Я уже успела поесть. Девушка в белом халате приносила мне бульон в кружке и бутерброды с сыром. Почитала скучную газету. К папе несколько раз приходили врачи и делали какие‑то процедуры. Папа разговаривал с ними по‑испански и даже, судя по голосу, шутил. Иголки из него вынули и трубки убрали. А мамы всё не было.

Потом я свернулась в кресле и задремала. То ли сквозь сон, то ли мне причудилось, но я слышала папин разговор с каким‑то мужчиной. Говорили по‑английски:

– Ты же знаешь, Ник, в покое вас теперь не оставят. Даже если в суде всё сложится удачно.

– Мы уйдем из этих мест.

– У картеля руки длинные. Без программы они всё равно вас найдут. Не упрямься, Ник. Впервые вижу человека, который отказывается от программы. Поселитесь где‑нибудь в Техасе или Орегоне. Хороший дом, приличная работа. Что ещё человеку нужно? Ты ведь раньше вроде архитектором был?

– Инженером, – произнес папа после недолгого молчания. И добавил: – Судостроителем.

 

Когда папа выздоровел и смог ходить, мы почему‑то никуда не ушли, жили в гостинице и ждали какой‑то суд. Когда он случился, то оказался мучительно долгим. Меня приводили в огромное серое здание и оставляли в скучной комнате, где я томилась целые дни, читая, рисуя или просто разглядывая узор на ковре. Со мной вместе всегда была женщина в форме. Когда я пыталась поговорить с ней, она отвечала мне приветливо, но на испанском языке. Я не понимала ни слова и бросила все попытки общаться с ней.

Однажды вместе со мной сидел мальчишка. Лохматый, с фингалом под глазом. Он был старше меня, но я была рада любому собеседнику. Тем более что мальчишка говорил по‑английски.

– Ты кто? – спросила я его.

– Я… человек, – ответил он растерянно.

– А что ты делаешь здесь? – не унималась я. – Тебя судят? Ты с кем‑то подрался?

Мальчишка покраснел до самых корней волос, мне показалось, что он сейчас или заревет, или стукнет меня.

– И что ты такая любопытная? Своих дел нет?

– Совсем нет, – вздохнула я. – Мамочка и папочка целыми днями судятся. Такая тягомотина!

Мальчик вдруг обмяк и сказал уже спокойнее:

– У меня тоже. Разводятся. Уже полгода. Имущество делили. Теперь меня делят.

Я ужаснулась:

– Разве можно делить живого человека? Тебя резать будут?

– Уж лучше бы резали! – снова завелся мальчик. – Они уже столько наговорили друг другу, что мне обоих их видеть противно. Уйду от них, куда глаза глядят!

Я задохнулась от жалости к нему. Как же можно жить без семьи? Положила руку на плечо:

– Как же мне тебя жаль, мальчик!

Он сбросил мою руку, вскочил и заорал в самое лицо:

– Тоже мне, «мамочка»! Не надо мне никакой жалости! Ненавижу всех! Лучше сдохнуть под забором, чем жить с такими!

Он ещё что‑то кричал, но уже на испанском, и я не поняла.

Он орал, брызгал слюной, вырвался из рук подскочившей полицейской, отшвырнул в сторону стол. Рассыпались разноцветные фломастеры, бумага разлетелась по комнате стаей белых птиц. И вдруг он упал на ковер и зарыдал. Полицейская бросилась из комнаты, а я присела рядом с мальчиком на корточки и осторожно стала гладить его по голове. Сначала он завыл сильнее, потом затих у меня под рукой и только судорожно всхлипывал.

Я запела песенку, какую мне часто пела мама:

 

Солнце с красными лучами

Убежит за небосвод,

Успокойся, милый мальчик,

Сладкий сон к тебе придет.

Завтра мы пойдем на пристань,

Только солнышко взойдет

Корабли домой вернутся,

Их молитва приведет.

 

Когда в комнату вошли полицейские, врачи, какие‑то мужчины и увели мальчика с собой, он уже не буянил, а шел с ними сосредоточенный и угрюмый. Он оказался высоким, выше меня на две головы. В дверях он обернулся и посмотрел на меня долго и пристально. Глаза у него были голубые и пронзительные. В них было столько горя, что я не выдержала и отвела взгляд.

Я потом много думала об этом мальчике. Как его поделят? Как он будет жить дальше? Он сказал «убегу». Может быть, он прав? Я вспомнила тот день, когда мои родители поссорились, и я хотела уплыть от них за горизонт. Если бы мне пришлось выбирать между мамочкой и папочкой, я бы лучше умерла. Я люблю их вместе. Их нельзя делить!