В свете вот какое чудо… Книга об аномальных явлениях
– Ты уж извини, – сказал проводник. – Оплошал я. Но ты не кручинься, всё ещё исправить можно. Тут поблизости полустанок, поезд притормаживает на минуту, не больше. Давай здесь тебя высажу. А туда, куда тебе надо, на попутке доберёшься.
Егор едва успел спрыгнуть с вагонной ступеньки, как поезд, послав в предутреннюю хмарь басовитый привет, промелькнул и растаял в безбрежном пространстве лесного Вятского края. И Егор Николаевич остался один на один со своими проблемами.
Каждая дорога ведёт куда‑то
Он огляделся. Впереди и позади – частокол корабельных сосен, слева – будка путевого обходчика, справа угадывалась грунтовая дорога, ведущая неизвестно куда. Она заросла так, что стало понятно: попутку тут можно ждать до второго пришествия.
Егор Николаевич направился прямиком к будке. Дверь в неё была распахнута настежь. И – никаких признаков присутствия человека. Разве что только пустая коробка папирос «Казбек».
Трошин‑младший сел на пыльный топчан. Задумался. Пословица права: у дураков от чужого ума голова болит. Зачем он только проводника послушался? Тот сладко чирикал, а на деле всё совсем не так, как нужно.
Но теперь уже ничего не изменишь. Нужно что‑то предпринимать. Но что? Он даже не предупредил брата, что собирается приехать. Пётр и не ждёт его, а сам он знать не знает, куда идти. По шпалам в обратную сторону? Или все же попытаться найти выход на трассу? Ведёт ведь куда‑то заросшая бурьяном грунтовка. Каждая дорога ведёт куда‑то.
Небо стало светлеть, и это немного улучшило настроение Егора Николаевича. И он отправился в путь, совершенно не зная, что его ждёт.
Заповедник прошлого
Вскоре он обнаружил тропку, проложенную, скорее всего, грибниками. Значит, в любом случае Трошин‑младший должен добраться до какого‑то населённого пункта. И предчувствие не обмануло. Примерно через час он увидел дома, много домов.
Но село показалось ему очень и очень странным. Улицы почему‑то пахли погребом. Во дворах бродили молчаливые куры, где‑то глухо мычали, словно обижаясь на хозяев, невидимые коровы, лениво лаяли – скорее не от злобы, а просто от удивления – цепные псы и беспривязные ничейные собаки, а вот ни одного прохожего Егору Николаевичу почему‑то не встретилось.
Он шёл и не верил своим глазам. У правления колхоза, тоже совершенно безлюдного, – гипсовый памятник, в котором нельзя было не угадать черты «отца всех времён и народов». И тут Трошина‑младшего обожгло, как огнём. Он попал в какой‑то заповедник прошлого..
Когда‑то в молодости, начитавшись Герберта Уэллса, он всерьёз заинтересовался проблемой путешествий во времени. Верил: они возможны. Чем же тогда объяснить многочисленные исчезновения людей, которые иногда возвращаются, а чаще всего остаются навсегда в каких‑то иных эпохах? Он даже собственную гипотезу выдвинул на этот счет. Как считал тогда Егор Николаевич, исходя из теории относительности Эйнштейна, временные пласты не постоянны, в них случаются разрывы и искривления. Возникает воронка в ткани мгновений, в которую втягиваются люди и предметы. И они переносятся из одного пространственно‑временного измерения в другое…
Но шли годы. Научные изыскания по поводу свойств времени казались Егору Николаевичу наивными и бездоказательными. Но теперь своими глазами видел, что его гипотеза подтверждается.
Нет, он не бредит. Вот плакат на избе‑читальне с фотографиями летчиков, спасших участников экспедиции на пароходе «Челюскин». Вот репродуктор на столбе, заливающийся соловьем (кажется, поёт Лидия Русланова). Вот призыв увеличить в 1936 году поголовье свиней на 23 процента. Вот объявление: приезжает кинопередвижка, будет демонстрироваться фильм «Весёлые ребята»…
Но вот и люди. Строение, похожее на сарай, на котором криво нацарапано «Буфетный киоск». Две стеариновые свечки тускло освещают прилавок и два столика. За одним, плотно уставленным кружками с пивом, – четверо мужиков. За другим – пьют водку. Такую он видел в детстве. «Московская» с пробкой, залитой сургучом. Боже! Куда его занесло! Кто над ним решил сыграть эту зловещую шутку?
Непростительная ошибка
Появление Егора Николаевича не осталось незамеченным. Все, как по команде, обернулись к нему и стали внимательно разглядывать. И тут он допустил непростительную ошибку.
– Что это за село? – спросил он у румяной и пышной, как праздничный торт, буфетчицы.
Та, надкусив пирожок с ливером, от неожиданности икнула. И словно дар речи потеряла. На пару минут, не меньше.
– Коля! – наконец позвала она кого‑то из подсобки.
И тут появился Коля – лохматый, гориллоподобный, с длинными, едва ли не колен, руками, в клеенчатом фартуке и резиновых сапогах.
– Тут гражданин какой‑то подозрительный, – сказала буфетчица. Проводил бы ты его к Ерофею Кузьмичу.
Коля положил свою обезьянью руку на плечо Егора Николаевича:
– Пройдемте, господин‑товарищ.
И гость из иных времен отправился под конвоем к Ерофею Кузьмичу, вероятно, местному энкаведешнику. Дело принимало совсем нежелательный оборот
«Офис» Ерофея Кузьмича располагался в строении очень похожем на «Буфетный киоск». И сам он чем‑то смахивал на буфетчицу.
Пышный – так сразу окрестил его Егор Николаевич – сидел за письменным столом в гимнастерке с кубарями, с лоснящимся от пота лицом. Выслушав обезьяночеловека, весь доклад которого состоял из одной фразы: «Кажись, Кузьмич, мы шпиёна поймали», он нахмурил кустистые брови.
– Ты, Коля, посиди пока на завалинке, – сказал Ерофей Кузьмич. – Возможно, понадобишься.
Когда дверь за ним закрылась, обратился к Егору Николаевичу:
– Выкладывай. Кто такой, откуда, какое получил задание. С троцкистами связан? И документики предъяви, взглянуть нелишне.
– Это для вас будет китайской грамотой, – стараясь сохранять спокойствие, хотя его трясло, как лист на ветру, сказал Егор Николаевич. – Я ведь из другого времени, из двадцать первого века. Но вам, похоже, этого не понять.
Он протянул энкаведешнику паспорт и пенсионное удостоверение. И у того даже челюсть отвисла. Кузьмич вертел их и так, и сяк, напяливал очки, потом снимал, разглядывал паспорт в лупу, но всё равно ничего не понимал.
Егор Николаевич пытался объяснить ситуацию, но для обитателей этого реликтового островка законсервированного времени она была столь фантастической, что все равно никто бы ему не поверил.
– Сейчас позвоню в Москву, – зажурчал, как ручей, Кузьмич и почему‑то расплылся в улыбке, широкой, как бульвар. – Буду самолет вызывать. Повезу тебя как особо опасного. Глядишь, орден дадут. Нет, не тебе, а мне. И звание внеочередное. А тебе, брат‑троцкист, крышка. Это – как пить дать, зря ты сюда сунулся.
