Власть меча

– Я обещал тебе, – ровным голосом произнес Лотар и тряхнул тяжелыми кожаными поводьями.

– Хозяин, я ничего не смог поделать… – взвизгнул Свинка Джон, пытаясь встать на ноги.

Лотар взмахнул поводьями, и медные пряжки пронеслись дугой в солнечном свете. Удар пришелся по спине Свинки Джона, пряжки врезались в его ребра и в нежную кожу подмышек.

Свинка Джон взвыл:

– Они меня заставили! Они заставили меня пить…

Следующий удар сбил его с ног. Он продолжал кричать, хотя слов уже было не разобрать, а кожаные ремни впивались в его желтую кожу, и рубцы сразу вздувались, наливаясь пурпуром, как зрелый виноград. Острые края пряжек разорвали рубашку, как львиные когти, а песок впитывал красную кровь, падавшую на сухое речное дно.

Наконец Свинка Джон перестал кричать, и Лотар отступил, тяжело дыша. Он вытер красные от крови поводья о чепрак и посмотрел на своих людей. Для них такая порка являлась делом естественным. Они были дикими псами и понимали только силу, уважали только жестокость.

Хендрик заговорил за всех:

– Он заплатил справедливую цену. Прикончить его?

– Нет. Оставь для него лошадь. – Лотар отвернулся. – Когда очнется, сможет догнать нас – или может убираться в ад, где ему самое место.

Он вскочил в седло своего скакуна и, избегая потрясенного взгляда сына, повысил голос:

– Ладно… вперед!

Он ехал на бурский манер, с длинными стременами, удобно сидя в седле, и Хендрик ехал по одну сторону от него, а Манфред – по другую. Лотар был в приподнятом настроении; адреналин все еще бурлил в его крови, действуя как наркотик, а впереди лежала открытая пустыня. Уведя лошадей, он снова нарушил закон, опять стал изгнанником, свободным от социальных ограничений, и чувствовал, как его дух парит высоко, словно сокол на охоте.

– Боже мой… Я почти забыл, что это такое – держать в руках винтовку и чувствовать под собой хорошую лошадь!

– Да, мы снова стали мужчинами, – согласился Хендрик и наклонился к Манфреду. – И ты тоже. Твоему отцу было столько же лет, сколько тебе, когда мы с ним впервые отправились воевать. И теперь снова повоюем. Ты такой же, каким был он.

И Манфред забыл о зрелище, свидетелем которого он только что стал, и преисполнился гордости из‑за того, что с ним считались в такой компании. Он выпрямился в седле и вскинул голову.

Лотар посмотрел на северо‑восток, туда, где начиналась Калахари, и повернул всех в другую сторону.

На ночь они устроились в глубоком ущелье, скрывавшем свет их небольшого костра; но вскоре страж поднял всех тихим свистом. Они тут же выбрались из одеял, схватили винтовки и растворились в темноте.

Лошади беспокоились и тихо ржали, а потом из тьмы появился Свинка Джон и быстро спешился. Он с несчастным видом встал у костра, его лицо распухло и потемнело от синяков, он походил на дворняжку, ждущую, что ее прогонят. Остальные вышли из тени и, не глядя на него и никак не давая понять, что заметили его присутствие, снова закутались в одеяла.

– Уйди на другую сторону костра, подальше от меня, – резко приказал ему Лотар. – От тебя воняет бренди.

И Свинка Джон согнулся от облегчения и благодарности за то, что его приняли обратно.

На рассвете они снова сели в седла и отправились в бесконечную жаркую пустоту песков.

 

Дорога от рудника Ха’ани была, наверное, самой плохой во всей Юго‑Западной Африке, и каждый раз, проезжая по ней, Сантэн обещала себе: «мы непременно должны что‑то с ней сделать, как‑то отремонтировать». Потом доктор Твентимен‑Джонс показывал ей расчет стоимости выравнивания сотен миль пустынного тракта, наведения мостов через реку и укрепления перевалов через холмы, и здравый смысл бережливой Сантэн тут же давал о себе знать.

– В конце концов, дорога занимает у меня три дня, а я редко бываю там чаще трех раз в году, так что пусть это останется настоящим приключением.

Телеграфная линия, соединявшая рудник с Виндхуком, уже обошлась весьма недешево. После подсчетов получилось, что каждая ее миля обошлась в сто фунтов вместо предполагаемых пятидесяти. Сантэн до сих возмущалась этим, глядя на бесконечный ряд столбов вдоль дороги, связанных между собой блестящим медным проводом. Помимо стоимости, столбы еще и портили вид, уменьшая ощущение первобытности и уединения, которые Сантэн так ценила, когда оказывалась в Калахари.

Она с легким приступом тоски вспомнила, как в первые годы спала на земле и везла с собой воду. Теперь вдоль дороги стояли круглые африканские домики с коническими соломенными крышами, ветряки поднимали воду из глубоких скважин, на каждой станции постоянно жили слуги, чтобы ухаживать за лошадьми, готовить еду и горячие ванны, а в очагах лежали целые бревна в ожидании ледяных зимних ночей Калахари. Имелись даже парафиновые холодильники, божественно готовившие лед для вечернего стаканчика виски в летнюю жару. Движение по этой дороге было интенсивным, и регулярные конвои под командованием Герхарда Фурье, перевозившие топливо и припасы, пробили глубокие колеи в мягкой земле, превратили в кашу переправы в сухом речном русле, и, что хуже всего, расстояние между колесами больших фордовских грузовиков было больше, чем между колесами желтого «даймлера», так что Сантэн приходилось одним колесом ехать в колее, а другим трястись по высокой и неровной средней части.

Вдобавок ко всему стояла середина лета, жара была сокрушительной. Металл капота «даймлера» обжигал кожу до пузырей, и они были вынуждены регулярно останавливаться, когда вода в радиаторе закипала и начинала выбрасывать в воздух фонтаны шипящего пара. Казалось, сами небеса пылают голубым огнем, а далекие пустынные горизонты размывались дрожащими прозрачными водоворотами миражей.

«Если бы только можно было соорудить аппарат, достаточно маленький, чтобы охлаждать воздух в „даймлере“, – подумала Сантэн, – вроде тех, что стоят в железнодорожном вагоне… – и тут же расхохоталась. – Должно быть, я раскисаю», – сказала она себе. И вспомнила, как с двумя старыми бушменами, спасшими ее, она шла пешком через ужасающий мир дюн в пустыне Намиб и как они вынуждены были намазывать тела смесью песка с собственной мочой, чтобы спастись от чудовищной жары пустынных полудней.

– Почему ты смеешься, мама? – требовательно спросил Шаса.

– О, просто вспомнила кое‑что, произошедшее много лет назад, до твоего рождения.

– Расскажи мне, о, пожалуйста, расскажи!

На Шасу как будто не влияли ни жара, ни безжалостная тряска. Да и с какой бы стати? Сантэн улыбнулась сыну. Он ведь родился здесь. Он тоже творение пустыни.

Шаса принял ее улыбку за согласие.

– Ну же, мама! Расскажи эту историю!

Pourquoi pas? Почему бы и нет?

Сантэн рассказала обо всем. И увидела потрясение на лице сына.

– Твоей пи‑пи? – Он был в ужасе.