Власть меча

Рудник Ха’ани приютился под одной из этих отвесных скал, и его строения выглядели незначительными и неуместными на таком фоне.

Сантэн велела Твентимен‑Джонсу сделать все как можно более скромным, но, конечно, так, чтобы это не мешало производительности. Однако существовали пределы того, насколько доктор мог следовать ее инструкциям. Огороженные строения для черных рабочих и площадки для промыва голубой алмазоносной породы были велики, а стальная башня и элеватор для промывки торчали так же высоко, как и вышка буровой установки.

Но наихудшее опустошение причинял аппетит парового котла, прожорливого, как какой‑нибудь адский Ваал, пожирающий древесину. Лес у подножия горы уже вырубили, чтобы прокормить его, и теперь на месте высоких деревьев с серой корой торчала неприглядная густая поросль.

Твентимен‑Джонс уже ожидал их, когда они выбрались из пыльного «даймлера» перед административным строением, крытым соломой.

– Хорошо доехали, миссис Кортни? – спросил он, мрачный от удовольствия. – Полагаю, вам хочется сначала отдохнуть и привести себя в порядок.

– Вам бы следовало лучше соображать, доктор Твентимен‑Джонс. Займемся делом.

Сантэн сразу направилась по широкой веранде к своему кабинету.

– Садись рядом, – приказала она Шасе, занимая свое место за письменным столом.

Начали они с отчетов о добыче, потом перешли к расходам. Шаса, пытаясь уследить за потоком цифр, гадал, как его мать умудряется с такой скоростью из девочки‑подружки, накануне прыгавшей, подражая газели, превращаться в бухгалтера.

– Шаса, какой будет цена за карат, если в среднем мы имеем двадцать три карата на партию?

Вопрос она задала внезапно и, когда Шаса ответил неверно, нахмурилась.

– Сейчас не время мечтать. – И она отвернулась от него, подчеркивая упрек. – Хорошо, доктор Твентимен‑Джонс, мы достаточно долго избегали неприятностей. Давайте прикинем, какой должна быть экономия, чтобы соблюдать квоту и все же поддерживать работы на руднике и получать прибыль.

Уже наступили сумерки, когда Сантэн наконец прервала работу и поднялась из‑за стола.

– Завтра начнем с этого места.

Она потянулась, как кошка, и все они вышли на широкую веранду.

– Шаса будет работать на вас, как мы договорились. Думаю, ему следует начать с откатки.

– Я как раз хотел это предложить, мэм.

– Когда я должен приступать? – спросил Шаса.

– Смена начинается в пять утра, но, полагаю, мастер Шаса предпочтет выходить позже?

Твентимен‑Джонс посмотрел на Сантэн. Конечно, это был вызов и испытание, и она промолчала, ожидая, когда Шаса сам примет решение. Она видела, как он борется с собой. Он ведь был в таком возрасте, когда утренний сон слишком привлекателен, а ранний подъем выглядит жестоким наказанием.

– Я тогда приду в половине пятого, сэр, – сказал Шаса.

Сантэн расслабилась и взяла его за руку:

– В таком случае лучше лечь пораньше.

 

Она повернула «даймлер» на улицу, состоявшую из домиков под железными крышами, где жили белые сменные бригадиры и мастера с семьями. На руднике Ха’ани строго соблюдался социальный порядок. Это был некий микрокосм молодой нации. Черные рабочие жили на огороженной и охраняемой территории, где побеленные домики напоминали ряды конюшен. Для черных начальников были построены отдельные, более благоустроенные жилища, и им позволялось иметь при себе семьи. Белые мастера и бригадиры жили на улице у подножия горы, а управляющие – на склонах, и чем выше располагались дома, тем большими размерами они обладали и их окружали более широкие лужайки.

Когда они повернули в конце улицы, Шаса увидел сидевшую на ступеньках одного из коттеджей девушку; она показала Шасе язык, когда «даймлер» проезжал мимо. Прошел почти год с тех пор, как Шаса видел ее, и за это время природа произвела в ней удивительные изменения. Ноги девушки по‑прежнему были босыми и грязными до щиколоток, а волосы – растрепанными и выгоревшими на солнце, но поблекшая ситцевая блузка теперь туго обтягивала налившиеся груди. Они торчали вперед и выпирали из глубокого выреза блузки, и Шаса нервно заерзал на сиденье, когда сообразил, что два красно‑коричневых круглых пятна в форме монет на блузке, хотя и похожи на пятна, на самом деле просвечивают сквозь тонкую ткань изнутри…

Ноги у нее стали длиннее, коленки больше не торчали буграми, а коричневая у лодыжек кожа переходила в нежный кремовый цвет на внутренней стороне бедер. Она сидела на краю веранды, расставив ноги, подняв юбку немного выше колен. Ее вздернутый нос покрывали веснушки, и она сморщила его, усмехаясь. Это была хитрая и дерзкая усмешка, при этом ярко‑розовый язык девушки высунулся между белыми зубами.

Шаса виновато отвел взгляд и уставился вперед через ветровое стекло. Но он ярко припомнил каждую подробность тех запретных минут за насосной станцией, и его щеки вспыхнули жаром. Он невольно покосился на мать. Она смотрела вперед, на дорогу, и ничего не заметила. И Шаса чувствовал облегчение, пока она не сказала тихо:

– Она просто маленькая потаскушка, глазеющая всем в штаны. Ее отец – один из тех, кого мы уволим. Мы избавимся от нее прежде, чем она устроит настоящие неприятности для нас и для себя.

Конечно, ему следовало знать, что мать не упустит ничего. Она все видит, думал Шаса, а потом вдруг до него дошли ее слова. Эту девушку отошлют прочь, и Шаса сам удивился тому, что его вдруг охватило чувство потери. Это было некое физическое ощущение в глубине желудка.

– Что с ними будет, мама? – тихо спросил он. – Я имею в виду людей, которых уволят.

Когда он слушал, как его мать и Твентимен‑Джонс обсуждают сокращение, он воспринимал все просто как цифры; но после того как он на мгновение увидел ту девушку, цифры обрели кровь и плоть. Он вспомнил своего противника, светловолосого мальчика, и малышку, которых видел из окна вагона, – они стояли у железной дороги рядом с лагерем безработных… и он представил Аннализу Бота на месте той незнакомой девочки.

– Я не знаю, что с ними будет. – Губы его матери сжались. – И не думаю, что это нас касается. Этот мир – место жестокой реальности, и каждый из нас сталкивается с ней по‑своему. Думаю, нам лучше следует подумать о том, что произойдет, если мы их не уволим.

– Мы потеряем деньги.

– Верно, а если мы потеряем деньги, нам придется закрыть рудник, а это значит, что и все остальные потеряют работу, а не только те немногие, кого мы должны уволить. И всем нам придется страдать. А если мы продолжим поступать так и впредь, в итоге потеряем все. Станем такими же, как они все. Тебе этого хочется?

Тут вдруг перед Шасой возникла новая картина. На месте того светловолосого мальчика, стоявшего у лагеря безработных, оказался он сам, босой, в пыли, в изорванных штанах цвета хаки, и он почти ощутил, как ночной холод пробирается сквозь его рубашку и от голода бурчит в животе.