Власть меча

Они обычно проводили вместе обеденный перерыв, и Шаса помогал Мозесу совершенствовать навыки чтения и письма; у Мозеса имелась замусоленная тетрадь, самое драгоценное из его имущества. Взамен овамбо учил Шасу основам своего языка, в особенности ругательствам и оскорблениям, и объяснял смысл некоторых песнопений рабочих, большинство из которых оказались непристойными.

«Делать детей – работа или удовольствие?»

Таким был припев любимой песенки Шасы, и он присоединялся к ней, к восторгу бригады, за которой наблюдал. «Это не может быть работой, иначе белые люди заставили бы нас делать это за них!»

Шасе уже исполнилось четырнадцать. Некоторые из подчиненных ему рабочих были в три раза старше его, но никто не находил это странным. Вместо этого они откликались на его поддразнивания, сияющую улыбку и жалкие попытки говорить на их языке. Вскоре его бригада разбрасывала пять отгрузок вместо четырех, в отличие от других команд, и вторую неделю они закончили с наилучшими результатами.

Шаса так увлекся работой и новым другом, что не замечал мрачных взглядов другого белого надзирателя.

В третью субботу, после того как рабочим заплатили в полдень, Шаса поехал к коттеджу Мозеса по его приглашению. Там он провел целый час, сидя на переднем крыльце дома, попивая кислое молоко из тыквенной бутыли, робко предложенной хорошенькой молодой женой Мозеса, и помогая овамбо читать вслух «Историю Англии» Маколея, которую он стащил в бунгало и привез в седельной сумке.

Книга была из тех, что входила в школьную программу, так что Шаса считал ее чем‑то вроде своей собственности, и он наслаждался необычной ролью учителя и наставника, пока Мозес наконец не закрыл книгу.

– Очень трудная работа, Хорошая Вода. – Он перевел имя Шасы на язык овамбо. – Это тяжелее, чем рассыпать руду летом. Я потом над ней посижу.

И он ушел в однокомнатный домик, положил книгу в свой сундучок и вернулся с пачкой газет.

– Давай попробуем это.

Он протянул одну газету Шасе, и тот развернул ее на колене. Это был лист желтой бумаги очень плохого качества, а краска пачкала пальцы. Название наверху гласило: «Umloto Wa Bantu». Шаса перевел его без труда: «Голос черного народа» – и посмотрел на печатные столбцы. Статьи были в основном на английском, хотя попадались и на местном языке.

Мозес показал на редакционную статью, и они начали разбираться в ней.

– Что такое Африканский национальный конгресс? – недоуменно спросил Шаса. – И кто такой Джабаву?

Овамбо охотно начал объяснять, и любопытство Шасы постепенно сменилось неловкостью.

– Джабаву – отец всех банту, всех племен, всех черных людей. А Африканский национальный конгресс – пастух, охраняющий наш скот.

– Я не понимаю.

Шаса покачал головой. Ему не нравилось направление, в котором развивался их разговор, и он даже заерзал, когда Мозес начал цитировать:

 

Твой скот исчез, мой народ,

Иди спасать его! Иди спасать его!

Оставь свое оружие

И возьми вместо него перо.

Возьми бумагу и чернила,

Ибо они станут твоим щитом.

Твои права попираются,

Так что возьми перо,

Обмакни его в чернила

И сражайся этим пером!

 

– Это политика, – перебил его Шаса. – Черные не участвуют в политике. Это дело белых людей.

Таков был краеугольный камень жизни Южной Африки.

Лицо Мозеса помрачнело, он забрал у Шасы газету и встал.

– Я верну тебе книгу, когда прочитаю.

И, не глядя в глаза Шасе, ушел в дом.

 

* * *

 

В понедельник Твентимен‑Джонс остановил Шасу у главного входа на площадку выветривания.

– Думаю, о выветривании вы уже все узнали, мастер Шаса. Пора нам перевести вас на дробилку и промывку.

Когда они шли вдоль рельсов рядом с одной из вагонеток, полной крошащейся выветренной руды, Твентимен‑Джонс заметил:

– А еще, мастер Шаса, не стоит слишком сближаться с черными рабочими, вы быстро поймете, что они постараются извлечь из этого выгоду.

Шаса на мгновение изумился, но потом засмеялся:

– А, это вы о Мозесе? Он не рабочий, а надзиратель, и он очень умный, сэр.

– Слишком умный для его положения, – с горечью согласился Твентимен‑Джонс. – Умные всегда недовольны, становятся бунтовщиками и причиной неприятностей. Ваш друг Мозес пытается организовать профсоюз чернокожих рабочих.

От деда и матери Шаса знал, что большевики и профсоюзные активисты – самые чудовищные монстры, стремящиеся уничтожить основы цивилизованного общества. Его потрясло, что Мозес оказался одним из них. Но Твентимен‑Джонс продолжал:

– Мы также подозреваем, что он стоит за небольшой группой незаконной скупки алмазов.

Незаконная скупка алмазов представляла собой еще одно пугало цивилизованного мира, поскольку это была покупка‑продажа краденых камней, и Шаса испытал настоящее возмущение при мысли о том, что его друг мог быть и членом профсоюза, и незаконным дилером.

И все же следующие слова доктора Твентимен‑Джонса повергли его в уныние.

– Боюсь, мистер Мозес возглавит список тех, кого мы уволим в конце этого месяца. Он опасный человек. Мы просто должны избавиться от него.

«Они хотят выгнать его просто потому, что мы с ним стали друзьями, – расшифровал Шаса его слова. – Это все из‑за меня».

Его охватило чувство вины, но почти сразу за этим вспыхнул гнев. На его язык просились некие слова… ему хотелось закричать: «Это несправедливо!» Но прежде чем произнести такое, он посмотрел на Твентимен‑Джонса и интуитивно понял, что любая его попытка защитить Мозеса лишь усугубит судьбу чернокожего.

Он пожал плечами.