Все оттенки черного

– Опять ты, Клаус? – удивилось всемогущее создание на троне. – Я ведь отпустил тебя, смертный!

– Но они снова меня повесили, монсеньор.

– Кхм… Понятно. Свобода, значит, выбора. Зря мы её вам дали… А зрители? Как отнеслись к этому те люди, что собрались на площади? Ведь они видели чудо. Чудо, что сотворил не ты, а я.

– На этот раз они разделились во мнении: одни говорили, что я должен умереть, другие же засомневались в правильности содеянного и просили подарить мне жизнь.

– Весьма любопытно, Клаус, весьма любопытно. А ты сказал, что это именно я тебя отпустил?

– Конечно. Разве в таких случаях станешь молчать?

Та чаша, что уже перевешивала другую, с грехами, дрогнула и опустилась ещё ниже.

– Я недоволен, Клаус. И по‑прежнему считаю, что твоё время ещё не пришло.

Он снова щёлкнул пальцами в своём круге света, куда не мог проникнуть взор человека, и несчастный опять переместился на Землю. На то самое место.

Он хрипел и плевался, пытаясь встать. На груди висело уже две оборванные верёвки, а шею захлёстывали две петли.

Теперь зрители смотрели на него не с растерянностью и изумлением, а с самым настоящим страхом и ужасом.

– Он вернулся. Клаус снова вернулся, – прошептал магистратор.

– Он вернулся!

– Отпустите Клауса!

– Отпустите Клауса, как велит Бог!

Толпа зашумела, заволновалась и начала напирать на стражников. Они пытались сдержать ее, хотя уже и сами не испытывали никакого желания ввязаться в столь пугающую историю. А люди кричали и всё больше теснили их:

– Отпустите Клауса!

– Никогда, – поднял рывком на ноги Клауса рыжий палач.

– Бог отпустил меня! Он помиловал меня и сказал, что я должен жить! – громко закричал человек с двумя петлями на шее, и его клич тут же подхватили многие из тех, кто собрались, уже нисколько не скрываясь:

– Бог простил Клауса!

– Бог помиловал его!

Петер схватил Клауса за волосы и потащил его по ступеням. То, что он сделал, было очень больно. Никогда раньше коротышка, всю жизнь боявшийся его, Клауса, не осмеливался на такую дерзость. Эх, были бы только у него сейчас развязаны руки, он бы ему показал!

– Ты не уйдёшь от меня, – палач заставил выпрямиться приговорённого и сорвал с шеи остатки от прежних попыток – куски верёвок, переходящие в петли. На местах удушении, на коже остались кроваво‑синие рубцы.

Петер накинул на шею Клауса новую петлю.

– Ты нигде не скроешься от наказания! Скажи мне, скажи мне, Клаус, какой вкус у поцелуя смерти? Ты же это знаешь, ты должен знать!

– Я знаю, Петер, один на всём белом свете, – устало признался вор и разбойник.

– Так скажи же!

– Никогда!

– Будь ты проклят, Клаус, будь ты проклят! – взревел в ярости палач, и створки в третий раз опять разошлись.

Клаусу удалось зацепиться за них ногой, но палач больно ударил по ней, и казненный тяжело обвис на верёвке.

– У него всё время стоит! Посмотрите! Всё время стоит! Он так хочет жить! Помилуйте же Клауса, и я подарю ему свою любовь! Подарю настолько сладкую ночь, что он ее никогда не забудет! – услышал он крик Греты.

И опять умер.

– Как? Это ты? В какой раз? – с заметным раздражением поинтересовался ангел.

– А что я могу поделать? Они снова повесили меня, монсеньор.

– А моя воля?

– У них оказалось слишком много своей.

– Ну а народ? Народ, что там был?

– Народ изменился, милорд. Неистовствует и требует, чтобы меня отпустили.

– Клаус… – с непередаваемым теплом и состраданием произнесло светящееся существо и встало. Оно оказалось таким огромным, что приходилось задирать голову, чтобы смотреть на него хотя бы снизу вверх. Оно было таким широким, что закрыло собой весь остальной мир. – Клаус, хочешь, я немедленно пошлю камнепад, и все они погибнут.

– Не надо, не надо, монсеньор.

– Тогда я вышлю ужасающий мор, и никто не выживет.

– Прошу тебя не делать этого.

– У тебя такое доброе сердце, Клаус… – Гигантские невидимые руки обняли бывшего вора и разбойника и прижали к чему‑то тёплому и мягкому, совсем такому же, как тело матери, когда он в нём нуждался, будучи младенцем. От небесного создания исходило такое сострадание и любовь, что Клаус хотел прижаться к нему всё сильнее и сильнее.

Но объятия почему‑то разжались.

– Я люблю тебя, Клаус, – мягко сказал ангел, – и открываю для тебя путь на небо. Нарекаю иным именем. Теперь ты не Клаус, теперь тебя зовут Амаил.

Клаус вдруг почувствовал приятный зуд между лопатками: в том месте, откуда появились и начали расти крылья.

– Ты слишком много страдал, Амаил, и все предали тебя. Путь наверх для тебя открыт.

За троном неожиданно образовалась самая настоящая светящаяся дорога, уходящая далеко‑далеко ввысь.

– Одну минуточку! – сказал Клаус.

Он отвернулся и легко перешагнул через невидимый барьер, разделявший мир людей и то место, где он только что побывал.

Он снова лежал и хрипел под подмостками эшафота.

– Клаус опять вернулся… – едва слышно, с ужасом прошептал кто‑то в полной тишине. – Четвёртый раз.

Люди вокруг оцепенели. А Клаус, он же Амаил, встал и принялся расти. Когда вымахал больше трёх метров, то обратился в красивого юношу в белых ниспадающих одеждах и с большими белыми, развёрнутыми за спиной крыльями. Неторопливо поднялся по ступеням и подошёл к палачу:

– Ты хотел, Петер, узнать, что чувствуешь, когда смерть целует тебя? Вдохни запах танца с ней!

Палач, не в силах вымолвить ни слова, лишь кивнул головой. А Клаус обхватил его голову обеими руками.

– Она у меня на губах, – прошептал он так, что его услышали все, кто находился на площади. А потом приблизился к своему убийце и поцеловал его в губы.

От жаркого поцелуя его кожа и кожа Петера посыпалась вниз золотым дождём. Лицо Клауса, по мере того как поцелуй затягивался, всё вытягивалось и вытягивалось, превращаясь в хищную демоническую морду. Руки обратились в лапы, тело покрыла чешуя, а за спиной белые крылья изменили свой цвет на чёрный.

Клаус ещё немного подержал в руках череп палача – всё, что осталось после того от поцелуя – и отбросил его прочь.