Жнец тёмных душ

– Чего балуемся, молодежь?

– Заблудились, – выдохнули разом Альберт и Стасик.

– А известна ли вам этимология этого слова? – улыбнулся мужик, демонстрируя поржавевшую фиксу и недостаток зубов. – Не надо блудить, тогда и не заблудитесь.

– Мы не хотели вас тревожить, – вступил Саша. – Нам бы телефон найти. Знаете, где есть поблизости? Мы отблагодарим.

– Э, – отмахнулся мужик, – мне спать все равно не положено. А телефон есть, заходите.

Он пропустил товарищей вперед, запер дверь и, светя гостям под ноги, принялся командовать.

Прямо. Направо и по лестнице вниз. Теперь прямо и вверх. Мимо колоннады, по центральной лестнице. Налево. Здесь порог будет. Говорил же, растяпа. Нашел очки? Небось, в университете учился? Сразу видать. Налево. Еще раз. Пропусти. Мужик ключом отпер дверь, из‑под которой пробивалась полоска света, и они оказались в большой комнате, захламленной с удивительным изяществом.

У правой стены стоял большой шкап, у левой – лавка, стол и стул. Большую часть стола занимал раритетный граммофон, рядом с которым притаился телефон, еще более допотопный. Хозяин кабинета указал одной рукой на лавку, а другой – на телефон.

Пока товарищи усаживались, Саша взялся за отполированную трубку странной формы и осторожно поднес к уху, как любой другой поднес бы змею. Трубка молчала. Саша несколько раз нажал на рычаг и приложил динамик вплотную к уху, надеясь расслышать гудки, но неожиданно услышал бравурный перелив саксофона.

– Алло! Алло!

– Да ты не разоряйся особо. – Хозяин аккуратно, как у ребенка, отнял трубку и положил ее на рычаг, после чего продемонстрировал свисавший со стола оборванный провод.

– Что это значит? – Саша побледнел и подобрался, губы его разлетались и тут же смыкались, как механическая гильотина. – Вы говорили, у вас здесь телефон.

– Так тебе телефон или звонить? – искренне удивился мужик.

– Но я слышал… – Саша покосился на оборванный провод и устало выдохнул. – Чаем хоть напоите нас?

– На всех кружек не наберется, к тому же сдается мне, не чай вам нужен.

Мужик обернулся к шкапу и распахнул тяжелые створки. На левой полке высилась обелиском непочатая бутылка «охотничьей», вокруг которой, как идолопоклонники, грудились низкие стопки на тонких ножках. Но внимание изрядно продрогших друзей привлекла не водка. Пока хозяин мешкал с сервировкой, расправляя на столешнице старую газету, все товарищи уже толпились перед шкапом.

Внутри кроме бара оказалось некое подобие каталога с секциями, плотно утрамбованными аккуратными пожелтевшими конвертами. Каждая секция была пронумерована или подписана. Дюк Эллингтон, Майлз Дэвис, Чарли Паркер… Трусоватый обычно Альберт, как завороженный, протянул руку и достал первый попавшийся конверт. Внутри был плотный листок рентгеновского снимка, где поверх бледно‑голубого переплетения костей сворачивалась в тугую спираль канавка звуковой дорожки.

– Это же джаз на костях… – прошептал Стасик; румянец схлынул с его щек.

– Откуда такое богатство, хозяин? – обернулся Саша к мужику, продувающему рюмки и протирающему их пыльной вехоткой.

– Я здесь не хозяин, а всего лишь сторож. Можете кликать Генриховичем. А пластинки эти мне привез один опальный гэбист. Как старому джазмену, в знак уважения.

– Вы джазмен? – недоверчиво рассмеялся Саша.

– А что, рожей не вышел?

– Если на прямоту, то типаж не совсем тот.

– А я ведь с Утесовым выступал. «Веселые ребята» видели? Да не таращьтесь так, выпейте лучше.

Ослушавшихся не было. Альберт, передернув кадыком, едва удержал крепкую в себе, Стасик раскраснелся с удвоенной силой, Володя выпил, как воду. Саша же швырнул в себя стопку и уже на вдохе нетерпеливо‑недоверчиво спросил:

– Это ж сколько хотите сказать вам лет? Семьдесят?

– Точно не помню, но, может, и поболе, – усмехнулся‑отмахнулся Генрихович. – А вы что, джазом интересуетесь?

– Не интересуемся, играем! – вставил Стасик.

– Дай угадаю, ты барабаны мучишь, еврейчик – пианист, главарь, которого от важности раздувает, на саксе. А ты? – Сторож повернулся к Володе. – Ты чьих будешь?

– А я на танцах баян рву, – отстраненно‑печально протянул парень.

– Занятно. Прямо клуб по интересам собрался. – Генрихович налил еще по одной, но теперь выпил тоже.

– Не боитесь, что вас за такую коллекцию прихлопнуть могут? – Саша с нежностью провел пальцами по корешкам конвертов.

– Никому не нужен ваш джаз. Ни партии, ни слушателям, ни вам самим. Вижу, как смотрите на масти мои и наверняка напридумывали, что меня за антисоветскую музыку на севера сослали. Ну, это теперь мода. Похлеще джаза. Только от саксофона до ножа я дошел сам. – Неуловимым движением Генрихович выхватил из‑за пазухи небольшую финку. – Видал? То‑то же. Но вы ведь не грабить старика пришли?

– Нам бы такси или дорогу к метро… – Стасик опять сменил цвет лица.

– Не ездят сюда такси. Выйти без меня, пожалуй, тоже будет затруднительно. А я, пока дежурство не сдам, отсюда ни ногой. Пересидите до утра, а по светлому авось выпетляем. Сейчас там ни зги и наверняка уже снег.

– Июль месяц на дворе, какой снег? – возразил Саша, но почему‑то непроизвольно поежился.

По лицам товарищей было видно, что они не будут возражать. Что не хочется им в безвыходную темноту, а хочется только тепла этой странной комнатки, бодрящей «охотничьей» и… музыки, которая тихо играла у каждого в голове. Сторож, как будто не заметив Сашиного несогласия, продолжил.

– А чтобы не заснуть, можем байки травить. Страшные. И про музыку, конечно. Раз мы тут сплошь джазмены.

– Может, поставите что‑нибудь из коллекции лучше? – боязливо попросил Альберт.

– Не поставлю и вам не советую. Но пусть это будет началом моей истории. Все‑таки положено, как принимающей стороне, рассказывать первому. Вы присядьте, а ты, деловой, угости папироской.

Генрихович протянул руку к извлеченному Сашей из кармана «самцу», отломил фильтр, прикурил от своей спички и заговорил.

 

* * *