Зима в Мадриде
– ¡Ay, inglés! ¿Por que no juegues con nosotros?[1] – крикнули они через улицу.
– Я не могу! – весело крикнул в ответ Берни. – У меня нет денег!
– Нам не нужны деньги! Мы всегда так говорим, если красивый блондин придет к нам отдохнуть!
Женщины рассмеялись. Берни тоже. Он повернулся к другу – Гарри было неловко, он пребывал в легком шоке.
– Представь! – воскликнул Берни.
Они уже не одну неделю смеялись над тем, как будут развлекаться с испанскими проститутками, но это была бравада, ничего подобного они так и не сделали.
– Нет. Боже, Берни, еще подцепишь какую‑нибудь заразу!
– Струсил? – усмехнулся Берни и провел рукой по густым светлым волосам, бицепс на его руке заиграл.
– Я не хочу заниматься этим с парой пьяных шлюх! – вспыхнул Гарри. – К тому же им нужен ты, а не я.
В нем вскипела ревность, как иногда бывало. В Берни было что‑то такое, чего не хватало ему самому: энергия, дерзость, жажда жизни.
– Они бы и тебя пригласили, если бы ты вышел на балкон.
– Не ходи, – сказал Гарри. – Ты можешь чем‑нибудь заразиться.
Глаза Берни восторженно загорелись.
– Я иду. Пошли. Последний шанс. – Он хохотнул и улыбнулся другу. – Гарри, мальчик, тебе нужно научиться жить. Учись жить.
Два дня спустя они покинули Мадрид. Антонио Мера помог им отнести багаж на станцию.
Приятели пересели на другой трамвай на Пуэрта‑де‑Толедо. Было послеобеденное время, сиеста, залитые солнцем улицы обезлюдели. Мимо медленно проехал грузовик с ярко раскрашенным полотняным кузовом и надписью на боку: «La Barraca»[2].
– Это новый театр Лорки для народа, – пояснил Антонио, высокий темноволосый молодой человек, крепко сбитый, как и его отец, и слегка усмехнулся. – Там собираются ставить Кальдерона для крестьян.
– Но это же хорошо, – сказал Гарри. – По‑моему, Республика как раз реформировала образование.
– Они закрыли иезуитские школы, – пожал плечами Антонио, – а новых не хватает. Старая история: буржуазные партии не хотят брать налоги с богатых, чтобы оплачивать образование бедняков.
Невдалеке раздался треск, похожий на хлопки в автомобильном двигателе. Звук повторился дважды, ближе. Из боковой улицы выбежал парень не старше Берни и Гарри, одетый во фланелевые брюки и темную рубашку – дорогую для Карабанчеля одежду. Лицо у беглеца было испуганное, глаза навыкате, он обливался потом. Промчавшись по улице, парень скрылся в переулке.
– Кто это? – спросил Гарри.
Антонио сделал глубокий вдох:
– Могу предположить, один из фашистов Редондо[3].
Появились еще двое парней в жилетах и рабочих брюках. Один держал в руке что‑то маленькое и темное. Гарри смотрел на него разинув рот, и постепенно до него доходило, что это пистолет.
– Туда! – крикнул Антонио, указывая в ту сторону, где скрылся беглец в темной рубашке. – Он удрал туда!
– ¡Gracias, compadre![4] – Парень отсалютовал пистолетом, и напарники убежали.
Гарри, затаив дыхание, ждал новых выстрелов, но их не последовало.
– Они хотели убить его, – произнес он шокированным шепотом.
На секунду лицо Антонио омрачилось чувством вины, потом он нахмурился:
– Он из ХОНС[5]. Мы не допустим, чтобы здесь укоренились фашисты.
– А кто были другие?
– Коммунисты. Они поклялись остановить их. Я желаю им удачи.
– Они правы, – согласился Берни. – Фашисты – паразиты, хуже их нет.
– Но он всего лишь мальчишка, – возразил Гарри. – Безоружный.
– Все у них нормально с оружием, – горько рассмеялся Антонио. – Но испанские рабочие не унизятся до такого, как итальянцы.
Подошел трамвай – самый обычный звенящий трамвай, и молодые люди сели в него. Гарри внимательно посмотрел на Антонио. Тот выглядел усталым; вечером его ждала очередная смена на кирпичном заводе. Гарри с грустью подумал, что у Берни больше общего с этим парнем, чем с ним.
Гарри лежал на кровати, слезы щипали уголки его глаз. Он вспомнил, как в поезде по дороге домой Берни сказал, что не собирается возвращаться в Кембридж. Мол, с него хватит этой жизни в отрыве от реальных событий, он отправится в Лондон, где идет классовая борьба. Гарри надеялся, что друг передумает, но этого не случилось. Осенью Берни не вернулся в Кембридж. Некоторое время они переписывались, но послания Берни, где он рассказывал о забастовках и антифашистских демонстрациях, были столь же чужды Гарри, как и истории о темных делишках Сэнди Форсайта, и через некоторое время переписка прервалась.
Гарри встал, его охватило беспокойство. Нужно было уйти из этой квартиры, тишина действовала ему на нервы. Он умылся, сменил рубашку и спустился по темной лестнице.
На площади было тихо, слабо пахло то ли мочой из углов, то ли неисправной канализацией. Гарри вспомнил картинку у себя на стене, какой романтический налет она придавала жизни в нужде. В 1931‑м он был молод и наивен, но его привязанность к образу, запечатленному на открытке, сохранилась: девушка, улыбающаяся цыгану. В тридцать первом он думал, что изображенная сценка скоро останется в прошлом. Как и Берни, он надеялся, что Испания пойдет по пути прогресса. Однако Республика привела к хаосу, потом к Гражданской войне, а теперь – к фашизму. Гарри остановился перед витриной пекарни. Там мало что было: несколько простых батонов – barras de pan – и ни одного пирожного, которые так любят испанцы. Однажды Берни слопал пять штук за день, а вечером заел паэльей, и ему было очень плохо.
[1] Эй, англичанин! Не хочешь поразвлечься с нами? (исп.)
[2] Балаган (исп.).
[3] Онесимо Редондо (1905–1936) – один из основателей испанского фашизма.
[4] Спасибо, друг! (исп.)
[5] ХОНС – Союзы национал‑синдикалистского наступления, одна из фашистских группировок в Испании.
