Зима в Мадриде
– Хорошо. Это хорошо, – кивнул Толхерст и повернулся обратно к окну. – Вы только взгляните. У них нет хлеба, но они бросаются мукой. Могу поспорить, ее взяли со складов «Социальной помощи». Фаланга отвечает за снабжение продуктами бедняков.
Гарри подошел к Толхерсту, глядевшему на волнующееся море синих рубашек.
– Хорошо еще у них нет картошки, – заметил он.
– Вы знаете, мы отправили на анализ в Лондон хлеб, который здесь выдают по карточкам. Специалисты сказали, что он не годится для питания людей. К муке подмешаны опилки. И тем не менее они осыпают нас отличной белой мукой.
– Тем, кто верховодит в Фаланге, не приходится есть опилки.
– Это вы верно подметили, – кивнул Толхерст.
– Они кричали что‑то против евреев. Не думал, что Фаланга в этом замешана.
– Теперь замешана. Как и Муссолини, на радость нацистам.
– Ублюдки! – с неожиданной горячностью выпалил Гарри. – После Дюнкерка я иногда задавался вопросом: какой во всем этом смысл? Зачем бороться? Но когда видишь такое… Фашизм. Как растят головорезов из подростков и натравливают на невинных людей, как бомбят мирных жителей, расстреливают из пулеметов уходящих с поля боя солдат… Боже, я их ненавижу!
– Да. Но здесь нам приходится с ними общаться. К несчастью. – Толхерст указал пальцем в окно. – Посмотрите на этого идиота.
Парень, кричавший на английском, схватил плакат «Gibraltar español» и с важным видом вышагивал с ним вдоль здания посольства; толпа его подбадривала. Гарри удивлялся, откуда юнец знает английский. Парень был высок, хорошо сложен, вероятно, из семьи среднего класса.
Вдруг открылась дверь, и в комнату влетел взмыленный посол. Он был разъярен:
– Вы в порядке, Бретт?
– Да, сэр, благодарю вас. Всего лишь мука.
– Я не допущу, чтобы на моих сотрудников нападали! – Высокий голос Хора дрожал от гнева.
– Со мной все в порядке, сэр, честное слово.
– Да, да, да, но это дело принципа! – Посол сделал глубокий вдох. – Кажется, вас искал Стокс, Толхерст. – Он кивнул на дверь.
– Да, сэр.
Толхерст испарился.
Посол глянул в окно, фыркнул и повернулся к Гарри. Его блеклые глаза смотрели оценивающе.
– Хиллгарт доложил мне о вашей утренней встрече. Маэстре – трепло. Он упомянул Хуана Марча и рыцарей Святого Георгия… Вы ни с кем не должны это обсуждать. Наша деятельность здесь весьма многообразна. Вам нужно ознакомиться с основами, понимаете?
– Да, сэр. Я сказал капитану, что буду молчать.
– Молодец. Рад, что вы не пострадали.
Хор хлопнул Гарри по плечу и, с отвращением посмотрев на испачкавшуюся в муке руку, повернулся к двери.
– Скажите Толхерсту, пусть почистит вашу одежду, – бросил он.
Оставшись в одиночестве, Гарри опустился на стул. Он чувствовал себя ужасно усталым, в ушах шумело, давило, как в Дюнкерке, когда рядом упала бомба. Тогда он, пошатываясь, опустился на землю, его присыпало песком, теплым и влажным. Голова плохо соображала, мысли разбегались. Потом кто‑то коснулся его плеча, и он открыл глаза. Над ним нависал низенький курчавый сержант:
– Вы в порядке, сэр?
Гарри едва слышал его, что‑то не то было с ушами. Он сел прямо. Форму покрывал кровавый песок, вокруг все усеивали какие‑то красные комья.
«Томлинсон», – сообразил он.
Сержант потащил его вниз, на пляж, в море. Вода была холодная, и Гарри задрожал всем телом, он не мог двигаться.
– Томлинсон, – произнес он, почти не слыша своего голоса, – такие маленькие обрывки.
Сержант схватил его за плечи, повернул к себе, заглянул ему в глаза:
– Пойдемте, сэр, нужно идти в лодку, – и повел глубже в воду.
Вокруг плескались мужчины в хаки. Гарри посмотрел вверх, на коричневый деревянный корпус лодки. Казалось, борт невероятно высокий. Двое мужчин нагнулись и взяли его за руки. Он почувствовал, как его снова подняло в воздух, и отключился.
Снаружи все еще слышались голоса. Гарри встал и подошел к окну. Юнец с плакатом теперь стоял навытяжку, держа древко у ноги, и кричал на здание посольства:
– Смерть врагам Испании! Смерть англичанам! Смерть евреям!
Вдруг парнишка умолк на полуслове. Челюсть у него отвалилась, лицо покраснело, а на ширинке серых шорт появился небольшой черный кружок. Он становился больше и больше, потом по ноге крикуна потекла блестящая струйка. Юнец так распалил себя, что обмочился, и теперь стоял окаменев; на его лице застыл чистый ужас. Кто‑то крикнул:
– ¡Lucas! ¡Lucas, continua![1]
Но тот не смел шевельнуться. Теперь уже он сам оказался во власти толпы.
– Поделом тебе, маленький ублюдок, – вслух произнес Гарри.
Глава 7
Вскоре после этого фалангисты убрались. Обмочившемуся пареньку пришлось‑таки развернуться и по‑тихому ретироваться к своим приятелям. Они сперва вытаращились на его мокрые шорты, но быстро отвели глаза. Огонь и без того уже стал угасать, они выдохлись; засунув под мышки барабаны и флаги, молодчики строем ушли. Гарри отвернулся и покачал головой, потом сел за стол Толхерста, радуясь наступившей тишине. Толхерст проявил себя достойно – с такой силой схватил его и втащил в дом, что оставалось только удивляться: оказывается, под жиром у него еще сохранились мышцы.
Гарри обвел взглядом кабинет: обшарпанный стол, древний стеллаж для бумаг и платяной шкаф. Пыль в углах. На стене портрет короля, но никаких личных фотографий.
Он вспомнил снимок своих родителей, теперь стоявший у него в квартире, и подумал: «Интересно, живы родители Толхерста или их тоже скосила Первая мировая?»
[1] Лукас! Лукас, продолжай! (исп.)
