Зима вороньих масок

По окончании совета я получил возможность прочесть письмо, доставленное из Финвилля. В спешно написанных строках говорилось о первых проявлениях симптомов болезни, ознакомившись с которыми, я избавился от всяких сомнений относительно реальности надвигающейся угрозы; автор строк предупреждал случайных путников об опасности маршрутов в Лотарингию и просил о помощи всех, кто способен её предоставить. Кроме прочих предостережений, собор Святого Себастиана, а также виконт Его Святейшества кардинала Миланского Родольф Кампо, чья подпись стояла в конце письма, обещали тем, кто откликнется на зов, щедрую плату турским ливром. Последний пункт позволил мне получить от отца Фомы несколько большие полномочия. Мне было поручено набрать для нашей миссии людей, практикующих ремесло врачевания, из числа тех, кто находились в Городе Корон и которые бы согласились отправиться в путешествие столь непредсказуемое и опасное. Таким образом, наш отряд, включая меня, стал насчитывать четверо мужей, изучающих медицину. С одним из них я успел познакомиться ранее. Илберт Лероа следовал с нами из самого Парижа, где прежде постигал квадривиум в университете. Лероа пребывал с отцом Фомой то ли в родственных, то ли, как показалось мне грешным делом, в неких личных отношениях, что, вероятно, и послужило причиной его более чем уместного в сложившейся ситуации местонахождения. Однако, ввиду юного возраста, его практические познания в медицине были недостаточно полны, а если принять во внимание не сходившую со лба его опиумную испарину, помощник для дел высочайшей важности из него представлялся не лучший.

Положение дел несколько поправили два достойных мужа: Паскаль Дюпо, аптекарь и травник родом из Аквитании, и фламандец Отто Локхорст. Говоря откровенно, приобщить к делу Дюпо я решился, скорее, по доброте душевной, нежели из профессиональной оценки. Его история трагична и печальна, она тронула моё сердце, но описывать её письмом я не стану, ибо это займёт слишком много времени, коим я не располагаю. О судьбе аптекаря разумней будет поведать при встрече. Однако месье Паскаль показался мне человеком честным и исполнительным, вполне полезным для нашей миссии. Знания же врачебного дела фламандца значительно отличаются от познаний Дюпо и Лероа, что и сподвигло меня нанять его. Герру Локхорсту не придётся объяснять приёмы врачевания, отличные от элементарных – последние двадцать три года он состоял лекарем при доме Мейер в Генте, где и приобрёл богатую врачебную практику и недурную анатомическую выучку. Судьба оказалась немила к нему: лорд Мейер, при котором герр Локхорст трудился на благо медицины, был уличён в пренебрежительных высказываниях в адрес Испанской короны, за что милосердием палача и лишился головы. Сам герр Локхорст, опасаясь слепого гнева испанцев, бежал из Провинций в Кампанию, где нашел пристанище в стенах Реймсского аббатства.

Немало времени ушло на поиски мортусов. Здесь, можно сказать, нам повезло. Эту роль любезно согласились исполнить пилигримы, странствующие монахи‑флагелланты из Кастилии, чье паломничество по святым местам зима застала в Городе Корон. Ведший их брат Роберто попросил за труд совершенно скромную плату, необходимую монахам для того, чтобы весной беспрепятственно продолжить путь в Рим, а после – обратно на родину.

Итак, по прошествии четырёх месяцев с тех пор, как я покинул Гастингс, могу с уверенностью подтвердить, что домыслы мастера О’Кейна относительно скоро грядущей угрозы оказались воистину пророческими, достойными катренов Королевского предсказателя. Недаром его звездные календари грозили этой зиме знаками Сатурна. И вот, случаем, или же высшим проведением, я здесь, вдали от дома, чтобы стать щитом для этого мира от мира иного, тёмного, непознанного. Мы отправляемся в Финвилль на рассвете, когда костюмы для Лероа, Дюпо и Локхорста будут готовы. Письмо мастеру О’Кейну я пошлю, как только прибуду на место, выясню детали произошедшего и соберу материал, который, думаю, будет ему интересен. Он долго ждал момента, когда сможет поквитаться со своим давним врагом. Пускай и моими руками. Ты же молись обо мне и ни о чем не беспокойся. Знай – для случаев особых у меня есть особые посыльные.

С любовью

и высокими надеждами на успех нашего общего дела,

твой брат,

Гарольд Теодор Винтеркафф”

 

Chapter I. Corvuscustodes

 

Багряная заря, восставшая на западе за час до темноты, поглотила стынущий Город Корон; в кровавом небе утонули башни Реймсского собора, Марсовы Ворота и все благие ожидания. Зима обрушилась на мир всей своей мощью, словно ринулась в последний бой, награда за победу в котором – вечное и безграничное господство, так влекущее во все века правителей земных.

Природа далека от страстей человеческих, – знали люди просвещенные. Незачем вступать со смертными в открытый бой, когда одно присутствие ледяного господина ставит непокорных на колени, охватывает холодным трепетом их сердца, остужает кровь и обращает бренные тела в уродливые скульптуры, судьба которым – уйти в землю по весне. Незачем спорить с неисправимыми глупцами, незачем слушать их тщетные мольбы, обращённые к Богу, власть которого, называемая всеобъемлющей, внезапно теряет силу в тот самый миг, когда последний глоток тёплого ладана развеивается паром за стенами храма. Но упрямы до глупости младшие сыны Господни: покидая спасительную обитель в час, сулящий им погибель, в час нужды и властвующего холода, отправляются они в мир, им неподвластный, с головой бросаются они в ледяной ад и, будучи обречёнными, продолжают шептать свои молитвы, отдавая зиме остатки тепла, и продолжают они надеяться на благой исход, хотя сами растоптали всякую надежду в тот самый миг, когда всецело предали себя в руки бушующего ненастья.

Гарольд не тратился на молитвы – он слышал их предостаточно из уст братьев Сен‑Жермен‑де‑Пре, шедших впереди. Запахнуться в плащ, закрыв половину лица капюшоном, и дышать в ворот, – вот самое разумное решение в дороге, ведущей сквозь льды. Впрочем, наступившая зима отличалась, скорее, обилием снега, нежели холодом. Прошло четверо суток и неполный день с тех пор, как отряд покинул Реймс, и всё это время небо осыпало землю крупными белыми хлопьями. Снегопад прекращался обычно к вечеру, и тогда изгиб горизонта окрашивался зловещим алым цветом, суля путникам невесть какие несчастья.

Продвигаться было трудно. Гружёная добром повозка вязла в сугробах, мулы отказывались слепую переть на непроглядную белую стену, и братьям то и дело приходилось расчищать дорогу своими силами. Настал тот злосчастный момент, когда конечная цель путешествия, не обещавшая, к слову, ничего доброго, была ещё далека, но преждевременно нагрянувшие сложности уже заставили задуматься о целесообразности похода. Являлось ли пришедшее из Финвилля известие знамением, каким оно изначально показалось братьям? В их ли силах противостоять беде, и в Божьей ли воле даровать им всем спасение и возможность вернуться обратно? Винтеркафф ставил на то, что да, хотя уверенности, как и рвения, с момента отбытия из Реймса у него поубавилось. Братьев же вела крепкая вера – так, по крайней мере, выглядело со стороны.