Зима вороньих масок

Мужчина, открывший им дверь, представился Матисом Берто, кровельщиком. Его дом в два этажа, с окошком на чердачной башенке и острой крышей из красной черепицы, выглядел ухоженным, словно бы принадлежал человеку благородному: крыльцо из серой каменной крошки было заботливо очищено от снега, тонкие декоративные колонны упирались в балкон на втором этаже, где размещались гипсовые вазы для цветов, а к шпилю крыши крепился флюгер со львом, поскрипывавший на ветру. Вид омрачал лишь чёрный узел из козьей шерсти на двери.

Матис Берто любезно пригласил врачей в дом и поведал, что болен его старший сын. Болезнь заметили сегодня вечером, она не успела достаточным образом ослабить и измучить юношу, – он испил больше страха, нежели страданий. Прежде чем приступить к врачеванию, Гарольд проверил остальных членов семьи – самого кровельщика, его мать, жену и младшего сына, после чего вернулся в покои к больному, где Паскаль уже подготовил инструменты.

– Я послал за водой и углями, месье Винтеркафф, – сказал Дюпо. Англичанин ответил тихим “Хорошо”.

Когда Паскаль обтирал перчатки лавандовым маслом, с порога донеслись голоса. Хозяин выразил свое почтение пришедшему и поприветствовал его. После коротких реплик, расслышать которые не представилось возможным, в сторону покоев раздались шаги. Гарольд открыл дверь, чтобы принять угли и воду, но руки солдата, стоявшего перед ним, были пусты.

Аптекарь видел его впервые: вооруженный на манер гвардейцев тонким кинжалом и городским мечом, он был одет в старый дублет из неокрашенной воловьей кожи, с кольчужным воротником и нагрудным рельефом, где некогда изображался геральдический рисунок, ныне практически полностью выцветший. Тяжёлый меховой плащ, скроенный из волчих шкур, укрывал голову и плечи солдата, придавая ему вид полудикий, варварский; полы плаща его истрепались от длительного ношения, ниспадали к земле свалявшимися колтунами. Лицом он был жесток и некрасив: перенесённая в детстве оспа иссекла его кожу красными рытвинами, которые едва ли могла скрыть редкая, с ранней проседью, щетина. Брови незнакомца, как скалы над обрывом, грозно сдвинулись над кремневыми глазами, рот представлялся изогнутым полукругом, неспособным улыбаться.

– Кто здесь главный? – спросил он, задержав тяжёлый взгляд сперва на Гарольде, а потом и на Паскале. За спиной его стояли гвардейцы со всем необходимым для врачевания.

– Спросите пресвитера, отца Фому, – посоветовал Гарольд, забрав у солдат ведро с горячей водой и ящик с углями. – И покиньте дом. Вы разве не видели на двери чумной знак?

– Кто главный из тех, кто лечит? – уточнил человек с грубым лицом; уходить без ответа он, похоже, не собирался.

– Скажем, я, – сообщил Гарольд, всем своим видом показывая, что он предпочёл бы закончить этот разговор как можно скорее. Желательно – немедленно.

Солдат ещё раз посмотрел на него, как обычно смотрят на товар у базарного прилавка.

– Еврей?

– Я англичанин, – оскорблённо сказал Винтеркафф.

– Откуда?

– Из Гастингса. Восточный Суссекс.

– Лорд Кампо просит тебя к себе, – на плохом английском сказал человек с оспинами.

– Милорд нездоров?

– Милорд… здоров, – солдат насупил брови.

– Тогда, при всём моём уважении, его милость могут подождать. Спросите отца Фому на площади. Он освящает воду у костра. Все вопросы вы можете обсудить с ним. А мне позвольте заняться делом. – Гарольд передал Паскалю воду и угли и вернулся к человеку в доспехах, намереваясь выпроводить его за порог. – В этом доме скверна. Мне не хотелось бы завтра лечить и вас. Прошу.

Указав на выход, Винтеркафф толкнул дверь, но солдат подставил в створ рукоять меча.

– Кажется, я выразился ясно, – сказал он тоном, не терпящим пререкания. – Ты пойдёшь со мной.

Гарольд безвольно вздохнул.

– Месье Дюпо, – обратился он к ученику. – Вы справитесь без моего участия?

Паскаль посмотрел на сына кровельщика. Болезнь не успела ещё окрепнуть в юном организме; Дюпо выделил всего три‑четыре нарыва, которые необходимо дренировать и прижечь, применительно же к остальным, – пришёл он к выводу, опираясь на свой небогатый опыт, – достаточно будет вспороть кожу и наложить примочки.

– Осмелюсь предположить, что да, – ответил Паскаль.

– Превосходно. Тогда заканчивайте здесь и ступайте дальше. – Винтеркафф достал из сумки книгу и каламарь. – Записывайте имена жителей и проведённое над ними лечение, если их состояние будет того требовать. Писать, надеюсь, вы умеете.

– Понятное дело, я знаю грамоту, – возмутился аптекарь.

– Вот. – Гарольд извлек из карманов флаконы с лавандой, полынью и маковым соком, мешочки с омелой и грибным порошком, а в конечном итоге отстегнул от пояса свою сумку и помог Паскалю закрепить её у бедра. – Теперь у вас есть всё необходимое. Когда месье удовлетворит свой интерес, я вас найду. Уверен, разговор не отнимет много времени, – сказал он человеку с рытвинами на лице, – у тех, кто умирает.

 

Chapter V. Filia

 

Полуночная процессия вела Гарольда окутанными мраком переулками Финвилля, следуя к северной части города, где, как представлял доктор, находится древний замок, ранее взбудораживший воображение своим архаичным отталкивающим видом, открывшимся путникам с холма, и где ждала англичанина встреча с виконтом Его Святейшества, столь нежданно, в час как нельзя более несвоевременный и поздний, потребовавшим аудиенции.

Чёрные каменные дома нависли над головою пещерными сталагмитами, скрыв луну и добрую часть звёзд, так что только Сатурн, зловестно мерцающий в зените ночи, освещал путь. Дорога здесь шла в гору. Замок располагался у самой реки, на одном из прибрежных холмов, а городские застройки, через лабиринты которых пробирался Гарольд с проводниками, несомненно, принадлежали к эпохе возведения этого самого замка, ко временам чрезвычайно древним, неведомым истории. Блуждающий ветер, накатами ненавистных волн бьющий в спину, стремился проникнуть под одежду и в яростном порыве сорвать шляпу с головы. Ветер вымел декабрьские снега к пустынным полям, тем самым обеспечив свободный проход, но переулки были узки настолько, что двое, встреться они лицом к лицу, с трудом смогли бы разминуться. Продвижение, к тому же, замедлял бесчисленный хлам, нагроможденный здесь с осени или того раньше: разбитые кадки, высокие, иногда выше человеческого роста, неустойчивые горы плетёных корзин и деревянных ящиков, грозившиеся рухнуть от первого прикосновения, расколотые и давно просящиеся на свалку корыта, служившие некогда для сбора дождевой воды, повернутые на бок разбитые телеги и чёрт знает ещё какие обломки, утратившие не только свой первоначальный вид, но и память о том, для чего они некогда предназначались. Проводник, очевидно, выбрал кратчайший, однако не самый удобный, по мнению Гарольда, маршрут.