Акимов. Любовь, какая она есть

Их разбудил лай собаки. Они проснулись. Было раннее утро. В дверях стоял Петро:

– Вот это гости у меня! Микола, ты ли? Шо за гарна дивчина с тобой? – вглядываясь в лицо Клары, щурясь со света, привыкая к мраку дома.

– Я с женой к тебе. На недельку. Не прогонишь?

– О! глазищи – то какие зеленые!

Петро тихо засмеялся:

– А что, дела плохи, раз ко мне в глушь прикатили? Получше мест не нашлось? А, солдат? Когда вернулся?

– Два месяца назад. Три дня назад женился. Невесту вот со службы привез.

– Ценный трофей…Вот ведь, кто что возит со службы!.. Для меня там не было? – ухмыльнулся он.

– Была б подходящая, привез бы!

– И на том спасибо. Вы, ребятки, подымайтесь, умывайтесь. Я чайник поставлю на костер. Печку не топил давно. Я на соседней станции заночевал, пешком шел. Чаю хочу.

К столу Коля вынес рюкзак, стал выкладывать два круглых черных каравая с хрустящими поджаренными краями, на которых еще местами виднелась мука, кусок сала в холщовом мешке, банку абрикосового варенья, два блока папирос, пять пачек индийского чая «Три слона», пакет гречи, риса, пшеницы, макароны и банки с рыбными и мясными консервами.

Петро понюхал хлеб, сделал глубокий вдох.

– Нигде хлеб так не пахнет, как у нас. Мне привозят изредка. Сам пробую печь, муки вон покупаю в мешках, – он кивнул за печь. Но такой не получается. За чай и папиросы отдельное спасибо.

Коля нахмурил брови и достал двухлитровую бутыль самогона. Она своим толстым туловищем, узким длинным горлом и заткнутым носиком походила на приличных размеров гуся. Петро удовлетворенно крякнул.

– От мамы с батей. На весь отпуск! – предупредил Николай родственника.

– Ага, – поспешно согласился Петро и начал разливать чай.

– Планы – то какие?

– Я сейчас студент, Петро. Поступил в авиационный, как до армии мечтал. А Клара устраивается на наш завод. Пока рабочей, там дальше видно будет.

– Надо бы по капельке.

Клара с Николаем вопросительно переглянулись, но решения не приняли. Решил все сам Петро. Достал из ящика стеллажа три граненых стакана, налил два по полной, в третий плеснул немного. Подал его Кларе.

– Тебе чуток. Нам – для праздника в душе. С законным браком вас, значит. Совет да любовь!

После обеда Клара предложила поставить шалаш в огороде, там поночевать, чтоб почувствовать, что такое «с милым рай в шалаше». Теперь над ними ветки орешника, а под ними сено, закрытое простынями. Укрылись овчиным тулупом, одним на двоих. Ночью мимо них, сотрясая землю, пронесся локомотив. Тишина делала далекие звуки близкими и объемными, непонятно, с какой стороны они идут. Они шли отовсюду. Каждый раз, просыпаясь, когда очень далеко слышался стук колес на стыках, он целовал ее, а она целовала его. В плотной темени он угадывал ее лицо, ее широко распахнутые глаза цвета некошеного луга, ее пухлые губы, всегда чуть‑чуть обиженные. Он блуждал ладонью по ее телу, задерживался на груди, бедре, холмике. Темнота помогала ему, как слепому, чувствовать обостренно без зрения. Он гладил, целовал и представлял каждый сантиметр ее тела. Она обворожительна, бесконечно желанна. Наверное, та, о которой мечтал.

Утром они бежали к маленькому лесному озерку, он с криком бросился в прохладную воду. В августе вода местами уже цвела и пахла травой, мокрым песком и рыбой. Клара долго входила, привыкая к воде, взвизгивая, когда он случайно или специально обрызгивал ее. Коля смотрел на маленькую фигурку жены, разглядывал ее. Залитая солнцем, вся в августовском золоте, она сейчас была красивее, чем всегда. Тонкая талия, очень округлые формы, все в ней плавно и мягко. Он замер, залюбовался. Вместе с ними с собачьим восторгом плюхнулся и Марсик. Он плыл за ней, не обращая на Колю никакого внимания. Николай понимал: пес тоже любит ее. Он считает ее большой красивой собакой из своей стаи и тоже думает, что может ее любить.

Ночью пошел сильный дождь. Стало холодно, Коля прижал жену к себе. Тут раскатистый гром проскакал по округе. Она спросила:

– Мы умрем?

– Нет, мы будем жить вечно!

В шалаш заполз Марсик, мокрый, пахнущий псинкой. Молния вбивала свои тонкие гвозди в скорлупу земли. Ветер раскачивал лес. Они лежали, крепко прижавшись друг к другу.

Утренний туман отрезал их от реальности. Они выглянули из шалаша – видно только их самодельное жилище на небольшой полянке. Ни жилого двора, ни леса. Нет мира и вселенной. Вся вселенная –только эта маленькая женщина в его руках, его тихое счастье.

Днем Николай с Петро подкапывали молодую картошку. Клара чистила грибы, собранные утром родственником. Петро рассуждал о медовом месяце. В заключение сказал, что медовым называется еще потому, что завтра качает мед. У него три улья в конце огорода. Клара не подходила к ним, боялась пчел, не понимала их жизни. Когда Петро объяснял что – то Николаю и они, наклонившись к домику, рассматривали рамки, она наблюдала за ними издалека. Но мед любила.

Петро погладил между рогов зашедшую в сени козу. И тут Коля вспомнил почему – то о Робинзоне Крузо. Потом он понял. На тумбочке в теплушке у Петро постоянно лежала книга Дефо «Робинзон Крузо». Неизвестно, читал ли он ее вообще, но книга привлекала внимание всех, кто заглядывал к нему в каморку. Наверное, Петро считал себя Робинзоном на этом участке железнодорожного пути. Об этом Коля и сказал родственнику. Он вздохнул, кивнул головой и ничего не ответил.

Петро человек особенный. Он не был ни сильным, ни мужественным, ни без греха. До войны он работал слесарем, был на хорошем счету, но запил. Уволили, отличную комнату в общежитии, где жили по четверо, отобрали. Жил у дворника в подсобке рядом с лопатами, метлами, скребками. Иногда что‑то почистит – подремонтирует, за это дворник его кормил. А пил с мужичками у магазина. А однажды у винного его окликнула Таня, женщина, работавшая с ним на участке.

– Что же ты с собой делаешь, Петро? Ты ж работник отменный. Лучшим слесарем был! Как можно так потерять лицо? Грязный, необихоженный..

– А ты обиходь…– предложил мужчина. – Никому не надо это.

– Пойдем, накормлю борщом.