Амурский сокол
Благодаря природной смекалке учёба давалась мальчику легко. Уже через месяц он мог читать по слогам любую статью в газете. Но Алексей Дмитриевич, разумеется, не собирался на этом останавливаться и вручил Никодиму список учебников, которые необходимо было купить в городе.
– Никодим, уважаемый, Серёжа делает грандиозные успехи в учёбе! Умоляю, не дайте ребёнку здесь зачахнуть! Пусть учится!
– Дык, а я что? Я ж не против…
– Узнайте, наверняка в Благовещенске имеется гимназия с пансионом. Вы бы могли отдать Серёжу туда за умеренную плату. Или, если есть реальное училище, то лучше выбрать его[1]. Сейчас наступает век технический.
– Я бы посоветовал всё же выбрать гимназию, – вмешался в разговор Андрей Евгеньевич. – Там дают более разностороннее образование. Правда, плата может оказаться непосильной в связи с известным циркуляром.
Он имел в виду знаменитый циркуляр 1887 года «О сокращении гимназического образования», прозванный «циркуляром о кухаркиных детях», который делал образование менее доступным для простолюдинов.
Предыстория появления этого циркуляра была связана с Новочеркасском. Однажды там в мужской гимназии, рядом с кабинетом директора, взорвали бомбу. Мало того, что это был из ряда вон выходящий случай сам по себе, так один из арестованных по делу, народоволец Генералов, оказался выпускником этой гимназии. Тогда и были разработаны некоторые меры с целью затруднить для низших слоев доступ в гимназии. Помимо повышения платы за учёбу оказались закрытыми приготовительные классы, которые являлись большим подспорьем для бедных родителей, желающих вывести своих детей в люди.
Никодим долго собирался с духом, прежде чем наведаться с прошением в Благовещенскую мужскую гимназию. С одной стороны, он понимал, что Алексей Дмитриевич прав – крестнику необходимо учиться, с другой стороны – не хотел отпускать мальчишку от себя.
Но устроилось всё как должно и как нельзя лучше. Никодим, преодолев сомнения, наконец переступил порог двухэтажного деревянного здания гимназии на пересечении улиц Графской и Большой и был принят там более чем благосклонно. Немало тому способствовала его готовность немедля внести плату за годовое обучение – целых двадцать пять рублей. Тут же, в гимназической канцелярии, ему посоветовали некую Марфу Петровну, учительницу французского языка в младших классах гимназии, которая сдавала комнаты, причём предпочтение отдавала сиротам.
Отправившись по указанному адресу, Никодим ожидал увидеть чопорную величественную старуху, но Марфа Петровна оказалась вовсе не такой: приветливая сухонькая женщина небольшого роста. Помимо преподавания в гимназии она давала частные уроки и держала в услужении кухарку.
Быстро договорившись с ней о плате за проживание и о том, что Серёжа прибудет за несколько дней до начала занятий, Никодим заспешил по своим делам: ему ещё предстояло заехать в лесную управу за денежным довольствием, купить книги по списку, составленному Алексеем Дмитриевичем, и заказать форменную одежду для будущего гимназиста. Пусть у Серёжи всё будет не хуже, чем у других.
Глава 5. Закон – тайга, медведь – хозяин…
Никодим возвращался в дом лесной стражи на справной выносливой лошади – коренастой, с крупной головой и большими красивыми глазами. Он купил её по рекомендации Онганчи, знавшего толк в лошадях монгольской породы: их немаловажными качествами были сообразительность, умение быстро ориентироваться в пространстве и преданность хозяину. Спокойными и дружелюбными с новыми хозяевами они становились в первый же день.
Вместе с лошадью Никодиму досталось высокое монгольское седло на деревянном каркасе. Оно позволяло удобно располагаться на низкорослой гнедой и хорошо контролировать её бег. Впрочем, новой лошади не требовалось особого управления: она, в зависимости от рельефа местности, сама выбирала путь и аллюр. Так что Никодиму ничего не оставалось, как предаваться своим думам, пока удивительно сообразительное животное везло его домой. Маршрут он немного изменил: решил сначала проехаться вдоль железнодорожной насыпи, а уже потом свернуть на просеку, чтобы проверить, убралась ли восвояси злокозненная троица: могли и непотушенный костёр оставить – с них станется.
В пути Никодим проявлял предельную осторожность. Тем более в памяти была свежа история про сахалинских каторжан, рассказанная накануне, после вечернего самовара, верхотурским доктором Андреем Евгеньевичем.
– Среди сахалинских каторжан есть так называемые иваны́, – поведал он, – то бишь наиболее почитаемые, авторитетные люди[2]. Имелся среди них такой по фамилии – или кличка такая была? – Губарь. Этот человек обладал непререкаемым авторитетом и совершил множество побегов с каторги. И что примечательно, каждый раз ловили только его, а остальные подельники или погибали, или пропадали без вести. Возникло подозрение, что он съедал своих товарищей.
– Господи, помилуй и сохрани! – воскликнул Никодим, перекрестившись.
– Доказать его людоедство не удавалось долгое время, в том числе и потому, что лесные звери поедали останки его сообщников. Однажды, во время строительства Онорской дороги – это дорога на север Сахалина, Губарь опять пустился в бега. На этот раз взял с собой матёрого каторжника Васильева и некоего двадцатилетнего Федотова. Через две недели двоих беглецов, Губаря и Васильева, поймали. Вот тут‑то и выяснилось, что на одной из стоянок бедный Федотов был убит, разделан на куски и зажарен на костре.
«Душегубы!» – не выдержал Никодим и вышел на крыльцо глотнуть свежего воздуха: такие страсти рассказывает этот доктор… Но через минуту любопытство взяло верх, и он вернулся в избу, чтобы дослушать.
– Обо всём этом поведал Васильев, – продолжил Андрей Евгеньевич, – дав таким образом показания на своего подельника. Тем не менее они оба получили одинаковое наказание: по сорок восемь ударов кнутом.
– Надеюсь, забили их? – спросил Никодим, кипя негодованием.
– Жестоким и циничным обращением с Федотовым были возмущены многие каторжане. Они собрали для тюремного палача пятнадцать рублей, чтобы тот насмерть запорол иванá. Васильев перенёс порку относительно легко, он был сильный человек. А вот Губарь потерял сознание, но доктор не остановил экзекуцию – иван получил отмеренную ему порцию сполна. Через три дня скончался в тюремном лазарете.
– А что стало с другим? – спросил Алексей Дмитриевич. – Ну, с тем, Васильевым!
– С ним произошли удивительные метаморфозы, – сказал доктор. – А не выпить ли нам ещё чайку, Никодим? А то в горле пересохло…
– После такой жути можно чего и покрепче выпить, – предложил хозяин.
– Если вы настаиваете, то можно пропустить чарочку! – оживился Андрей Евгеньевич.
[1] В царской России существовали два типа средних учебных заведений: гимназии и реальные училища. Гимназии были с гуманитарным уклоном, а реальные училища – с техническим.
[2] Так называемые «иваны» – каторжанские «авторитеты» – во многом аналогичны нынешним «ворам в законе».
