Целиком и полностью

В конечном итоге я кое‑что поняла. Говорить себе: «На этот раз все будет по‑другому», – все равно что подтвердить, что в этот раз произойдет то же самое, что происходило всегда.

После Си Джея мы переехали в Цинциннати, штат Огайо. Утром, когда мы ехали в машине, я спросила:

– Может, мне больше не ходить в школу?

Мама ничего не ответила.

– Мама?

– Я подумаю.

Но теперь я подозреваю, что она уже тогда решила уехать.

 

Шоссе казалось таким же пустынным, как и накануне вечером – одни заправки и пустые торговые ряды. При виде киоска с надписью «Горячие свежие бублики» я было обрадовалась, но тут же заметила табличку «Продается» за стеклом. Я почти дошла до станции «Грейхаунд», когда увидела знак «Эдгартаун, исторический центр». Может, стоит зайти в настоящий ресторан, согреться и позавтракать как следует, прежде чем покупать билет до Сэндхорна.

Через несколько кварталов дорога превратилась в типичную центральную улицу. Было рано, и многие магазины еще не открылись: кафе‑мороженое, букинистическая лавка, итальянский ресторан. Церковь, агентство недвижимости, художественная галерея со стоящими на витрине картинами с изображением парусных лодок, вторая церковь, цветочная лавка, аптека, третья церковь: казалось, все это будет тянуться до бесконечности, но затем я нашла кафе, на двери которого висела табличка с надписью, сделанной маркером: «2 яйца, хэшбраун и тост, 1 доллар 99 центов». Как раз то, что нужно.

Толкучка внутри небольшого зала с лихвой компенсировала безлюдность улицы. Ощутив запах кофе, я вновь испытала острую тоску по маме. Официантка окинула взглядом мой рюкзак и сказала, что я могу сесть за стойкой. Посетители за столиками вдоль стены синхронно подняли головы от тарелок. Проходя мимо другой официантки, я задела ее рюкзаком и пробормотала извинения.

Из сидевших за стойкой мужчин один или два глянули на меня поверх газет. Свободных мест не было.

 

После Люка мы переехали в Балтимор. Мама устроилась на работу в юридическую контору – ее работа всегда была связана с бухгалтерским учетом или юридической практикой; она неплохо печатала, а этот навык пригождался везде. Какое‑то время мы делали вид, что все в порядке.

Потом, перед Рождеством, мама взяла меня с собой на вечеринку к своему начальнику. Как я уже упоминала, после случившегося с Люком и Пенни Уилсон она не доверяла няням.

Перед выходом из дома она усадила меня на диван.

– Это первая настоящая работа, которую мне удалось получить, Марен. У меня есть друзья – люди, с которыми я могу поговорить, с которыми могу посмеяться за обедом. И еще кое‑что: возможно, меня скоро повысят в должности.

– Здорово, мама.

Но я не могла радоваться за нее, ведь все это она говорила мне из страха, что я испорчу ей жизнь, что я снова сорвусь, и нам придется снова переезжать.

– Было бы здорово для нас обеих, если бы ты…

Она вздохнула.

– Прошу, пожалуйста, пожалуйста, веди себя хорошо. Пообещай, что будешь вести себя хорошо.

Я кивнула, но дело было не в силе убеждения и не в обещаниях. Это было как вести меня на праздничный обед и запрещать есть.

Вечеринка была настоящей – с коктейлями, с креветками, разложенными вокруг мисочек с кроваво‑красным соусом. Женщины с идеальным маникюром потягивали мартини из бокалов с длинными ножками и чуть громче, чем обычно, смеялись, пробуя оливки. В гостиной со сводчатым потолком стояла большая рождественская елка, достающая едва ли не до самого потолка.

Возле входной двери располагалась гостевая комната, и мистер Гэш сказал, что мы можем оставить там верхнюю одежду. За нами никто не прошел, поэтому мама закрыла дверь и сказала:

– Ни с кем не разговаривай. Если кто‑то поздоровается или спросит, как тебя зовут, можешь ответить, но и только. Я не хочу, чтобы они подумали, будто ты невоспитанная. А так просто сиди и читай книжку.

– Где?

Она показала на кресло в углу. Я подошла к нему и со вздохом уселась.

– Принесу тебе тарелку и что‑нибудь попить. Прошу тебя, Марен, пожалуйста, сиди здесь и веди себя хорошо.

Через несколько минут она вернулась с обещанной тарелкой с креветками и крекерами, еще раз попросила меня не выходить из комнаты и удалилась. Я сидела в углу, ела креветки и наблюдала за тремя женщинами, которые вошли, сбросили с себя пальто и потерли плечи, согреваясь. Никто из них меня не заметил.

Куча верхней одежды постепенно росла, а через какое‑то время люди перестали заходить. Сверху лежала меховая шуба. Я подошла к куче и подергала за рукав шубы, подумав о том, что можно было бы зарыться в эту кучу и подремать, а когда проснусь, то уже будет пора возвращаться домой. Так я и поступила.

Под кучей одежды было тепло и уютно, я ощущала запахи духов и табачного дыма. Я заснула. Креветки не утолили голод, и в животе у меня урчало.

Через какое‑то время я почувствовала, как что‑то скользит по моей щеке. За секунду я полностью проснулась, сердце у меня колотилось. Лежа в темноте, я ощутила, как в карман пальто у моего плеча погружается чья‑то рука и вытягивает из него что‑то, – послышался тихий шорох спичечного коробка. Потом рука замерла – очевидно, незнакомец понял, что я лежу под одеждой. Я почувствовала тычок.

– Эй! – воскликнула я, скидывая с себя ворох ткани, кожи и меха. Рядом с кроватью стоял мальчик с острым вздернутым носом, делавшим его похожим на дружелюбного грызуна из книжки, в очках в черепаховой оправе, слишком больших для его лица. На ковре у его ног валялись вытащенные из карманов вещи.

– Ты кто? – спросила я.

– Я тут живу. А ты кто?

– Моя мама секретарша.

Его левая рука со сжатым кулаком была все еще вытянута вперед, но он быстро завел ее за спину, будто надеясь, что я не замечу.

– Ты что, шаришь по карманам? Я видела, как ты вытащил коробок со спичками.

– Я не собирался ничего красть. Я только хотел посмотреть.

– Ну да.

Я выбралась из кучи и встала перед ним.

– Тебя как зовут?

– Джейми. А тебя?

– Марен.

– Смешное имя.

Я закатила глаза.