Часть и целое

– У тебя эпилепсия?

Варя сидела на диване, по‑птичьи завернувшись в одеяло.

– Нет, врачи проверяли, сказали, что это не эпилептические припадки. Они начались, когда мне было лет десять. Родители тогда еще не забрали меня из батора, – она поднесла чашку к губам, отпила немного.

Она упомянула усыновление так, как будто Олег должен был знать, что она приемная. Как будто это был очевидный факт.

– В том году умерла моя младшая сестра, родная. Настя. Вскоре после этого я первый раз упала.

– Что случилось с твоей сестрой? – как можно мягче спросил.

Варя слегка передернула плечами, глубоко вдохнула. Потом все‑таки ответила:

– Она заболела.

Дальше расспрашивать Олег не стал.

– Батор, кстати, столичный был, и в метрике так написано. Но больше я в Столице не была. Отец не может надолго уезжать, да и не хочет. Считает, что где родился там и пригодился… Честно говоря, – добавила она осторожно, – он, думаю, не очень рад этой вашей инициативе.

– Да, это почти везде так. Чем дальше от транспортного сообщения, тем больше люди в себе замыкаются. Куда ни приеду, везде одно – нам не надо чужих, нам и так хорошо, – Олег был рад перевести тему.

– А вы? Не прислушиваетесь?

– Это не мне решать, и не им.

В ту ночь Варя осталась спать у него, с боем Олег заставил ее лечь на кровати. На его вопрос не станут ли родители волноваться, она отмахнулась: привыкли.

 

Варвара мало рассказывала о себе, избегала вопросов о детстве, почти не говорила о родителях. Зато долго, с удовольствием рассказывала, как училась у Николая, жадно слушала рассказы Олега об искусстве, о его путешествиях. Однажды робко спросила об Академии, и потом уже расспрашивала о ней постоянно.

– Варь, – он не уследил, в какой момент она превратилась просто в Варю, – тебе надо попробовать поступить. У тебя и способности есть. Переедешь в Столицу. У художников отличная стипендия, на что жить тебе точно будет.

Она отмахивалась, говорила, что отец не пустит, но потом сама снова и снова возвращалась к этой теме.

Варя отвела его к остаткам дома Архипова, черным и скорбным, а потом в гости к Галине. Старушка напоила их чаем, угостила пирогом с крупными, восхитительно кисловатыми вишнями. Олег расспросил почти глухую и оттого еще более разговорчивую Галину о том, что удалось сохранить от музея. Галина сначала отнеслась к нему настороженно, поглядывала взволнованно на Варвару, но потом оттаяла и вынесла из подпола пыльную коробку с кистями, старой палитрой и двумя покусанными временем тетрадями. У Олега при виде коричневых, плотно исписанных страниц сердце скакнуло к горлу, забилось там сильно и часто. Продавать сокровище Галина отказалась, но разрешила взять на время.

– Когда музей новый сделают, отдам в дар – а сейчас, уж извините, не могу.

Они шли, наступая на пятки собственным теням по прогретой пыльной дороге. Варя весь день была какой‑то странной, что‑то в ней неуловимо изменилось, но Олег не мог точно подметить, что.

– Скажи, а что нужно, чтобы наверняка Краевск выбрали для развития?

– Обычно, если картины удается найти, то городу автоматически присваивают статус подлежащего развитию, – почти на автомате ответил Олег, мыслями уже погруженный в дневники.

Варя задумчиво кивнула.

 

Стоял светлый летний вечер, Олег почти закончил второй дневник. Варя сидела рядом, поближе к свету и работала над карандашным наброском – она часто стала приходить к нему, после того, как укладывала спать своих многочисленных братьев. Олег увязал между размашистых, нервных строчек. Записи Архипова становились все более сбивчивыми: приближалось время первых потрясений, он чувствовал, что надвигается что‑то нехорошее, но прямо об этом не писал, хотя Первые Потрясения обычно фиксировали достаточно подробно. Варя потянулась к скальпелю, начала затачивать карандаш. «Дни начинают растягиваться, чувствую, что увязаем. В ячейке уверены, что тянуть более нельзя. Выступать решили завтра же.» Петля у «з» затянулась. Олег сверился с датой. Все сходилось. Архипов не был жертвой Потрясений, он был одним из Возмутителей. Как мог автор такого чистого света, такой мерцающей нежности быть среди тех, кто кровью окрасил улицы?

– Варя, – она подняла на него взгляд. – Это меняет абсолютно все.

Он встал, сделал нервный круг по комнате.

– Это же открытие настоящее!

Олег взял ее за руки, закружил.

– Я получу место академика, да меня главным сделают по Архипову!

Он рассмеялся, поцеловал его в макушку. Варя смотрела на него счастливо, немного пьяно.

А потом словно решилась на что‑то и сказала:

– В Краевске сохранились картины. Надо только убедить отца их нам отдать.

 

Договорились, что Варя зайдет за ним следующим же вечером, но она не пришла. Не было ее и в церкви. Варвара пришла на третий день. Потухшая и несчастная. По дороге Олег пытался узнать, что у нее случилось, но она не слишком изящно раз за разом уходила от ответа. Домик был небольшой и весь, под самый потолок заставленный вещами. Какими‑то коробками, книжками, детскими вещами. Дети тоже были в наличии: Олег насчитал пять мальчишек. Одинаково причесанные, худоватые. Но все: и дети, и дом, и даже хлам – было опрятным, чистым. Люди, которые жили здесь, любили этот дом и, похоже, друг друга. Как только Варвара вошла, малышня ее окружила. Верещали, хватали ее за юбки, ластились, когда она почти на автомате гладила их по одинаковым пшеничным макушкам. На шум из кухни выглянула женщина в косынке, из‑под которой торчала прядка, такого же, как у детей цвета.

– Как вы рано! – она улыбнулась. – Я матушка Елизавета. Вы Олег, правильно? Варвара мне про вас говорила.

– Все верно, очень приятно.

– Значит, вы заинтересовались нашим городом? И что, он вас еще не разочаровал? – Олегу показалось, что за этой суетливой домовитостью кроется гораздо больше, чем Елизавета хотела ему показать.

Скрипнула дверь, и в коридор вышел Алексий.

– Спасибо, что решили нас навестить. Лиза, сделай нам чаю, – он приоткрыл дверь, приглашая Олег пройти за собой. – Пойдемте.

Олег послушно пошел следом. Комната оказалась чем‑то вроде кабинета, повсюду стояли книги, в основном церковные, в углу висело несколько икон – парочка новодела, а одна,похоже, старая. Это всегда был добрый знак: значит, в этом доме искусство сберегли и пронесли через все годы запрета.