Чудо
Потом мы заглянули в «Берлогу» Танчика: пахло уже не книгами, а строительным запахом работ, которые готовятся к очередной выставке, но тут меня поразила не комната, а статуя самой настоящей античной музы, с классически‑блаженной улыбкой показывающей миру маску Гая Фокса; в другой руке – бейсбольная бита. Танчик смахнула брезент со второй статуи: в хитоне, через тонкую ткань, которого виднелись формы знаменитой «Нокии Бессмертной»! И всё это даже не в гипсе, а в самом настоящем мраморе!
– Это… музы, да? – я попытался вспомнить, какие музы были у греков, но не вышло. Скульпторша довольно ухмыльнулась: мои восторженные глаза оказались лучше любых красивых слов.
– Не, эт я их так называю. Ща, прикол заценишь!
Танчик подошла к музе с телефоном, и развернула постер позади. А дальше я взоржал, потому что рядом с плакатом, где был отпечатан горящий античный храм, в музе моментально опозналась та самая девочка со старого мема!
– Терпсихора и Герострата, знакомсь! – провозгласила Танчик, и сама басовито хохотнула. – А ты чё там пишешь? Космос или детективы?
Переход скульпторши на эту тему мне настолько понравился, что я сразу решил выдать свою главную тайну:
– Фэнтези хочу! Только немного волнуюсь, вдруг тапками забьют, скажут «надо про космос фантазировать».
– Да ну их в жепь. Чё, думаешь, у меня хейтеров нет? Есть, пусть туда же идут, меня не колышет! Пиши, чё нравится! Ток с нашими умниками смари лишнего не болтни, у них с пол‑пинка афедроны загораются!
– А кто тут вообще из «умников» сидит?
Танчик задумалась, но начала перечислять.
– Из фэнтезийников типа? Ну, Хорошевский, например, про гномов пишет, ток лезть к нему не советую. На обложках своих лыбится, а в реале злой, как чёрт. Остапова – тётка рил крутая, ток про арты молчи.
– Почему?
– Ты ваще её обложки видал? Одни самураи анимешные, ёпть! Зато сам если ошибёшься в цвете кимоно – сожрёт мозг палочками быстрее Хорошевского!
Я нахмурился, потому что настрой Танчика мне не понравился. Кажется, она сильно переживала за шефа.
– Танчик, успокойся, не съедят они меня.
– Нну‑ну. Эт те не нубы, а матёрые зверюги!
– Тогда с кем я подружиться могу?
Очень хотелось перейти на более позитивное обсуждение писателей! Скульпторша сморщила широкий лоб, прошлась вдоль комнаты, а потом гаркнула:
– О! Вспомнила! Гоглев, мужик крутой, те ваще в тему будет! И молодёжь конкретно уважает.
Я не поверил своим ушам: и Гоглев тоже тут?!
– Это тот самый, который «Не поддавайся панике» написал?
Танчик опять одобрительно заржала, и, с нежностью паровоза в свободном падении, хлопнула меня по плечу.
– Хах, чел высокой культуры детектед! Все десять томов осилил?
– Не, это мама им зачитывается, я только два прочитал. А кто ещё есть?
– Ща, я на перекур, и продолжим…
Моя задумка почти удалась: я не стеснялся дёргать Танчика за руку, когда она опять пыталась отсоветовать лезть к кому‑то «взрослому и страшному», зато сделал себе кучу заметок, с кем можно подружиться. Говоря проще, почти со всем списком, потому что я до сих пор уверен: все писатели – хорошие люди, с которыми можно и нужно дружить!
Коллегия всегда была лучшим местом, где можно было решать сложные творческие моменты, и устраивать выставки. «Была» – пока всем руководил Цепин, а сейчас он при смерти, на президентское кресло метили двое, и обе кандидатуры Танчику сильно не нравились.
С одной стороны – Маришка, единственный специалист уровня Цепина, но половина Коллегии дружно считает её насквозь фальшивой, и уйдут сразу, как только она примерит корону. С другой – президентская дочка, которую никто никогда до этого не видел, но все уже заранее решили, что единственная её заслуга – родство. Так что мне «повезло» застать последние дни жизни Московской Коллегии Художников. Согласен ли я с этим? Ни разу!
Поэтому я посмотрел на Танчика взглядом, который Стас назвал бы «Я знаю кое‑что очень интересное»:
– Танчик? А спорим, что я спасу Коллегию от закрытия?
На меня посмотрели, как на бобра, решившего перекрыть своей плотиной Ниагарский водопад.
– Брата на трон уломать хочешь? Нну‑ну. Маришка его прожуёт и выплюнет.
– Так спорим, не?
Скульпторша подумала, ещё раз посмотрела на меня. Думаю, было во мне что‑то такое, что заставило поверить в хороший финал! Потому что Танчик – она живая, и тоже любила это место, она хотела сохранить его! Просто… была слишком взрослой для этого подвига. А я – в самый раз!
– А давай! – наконец ответила она. Мы пожали руки, а моё Героическое Спасение Коллегии началось! – Останусь ещё, чё первой дёру давать…
Экскурсия продолжалась, а Танчик заметно ожила: травила байки про местных фотографов, скинула пару мемов про актёрский уголок, а закончили мы только к обеду! Стас настолько прочно завяз на собеседовании с новым сисадмином, что я не стал его дожидаться, а пошёл один.
Не знаю, чья была идея раскрасить столы в жёлтый и белый, но это обалдительно! Хочешь пожевать в тишине – садись за белый. А если тебе нужна хорошая компания для настроения и вдохновения – вперёд, к жёлтому столу! Когда я открою свой ресторан, обязательно сделаю так же. [Ты же хотел быть писателем?] Я – творческая личность, мне можно всё, даже открывать собственные рестораны!
Но сейчас упадническая атмосфера была настолько явной, что ко мне никто не хотел подсаживаться, и я взял инициативу в свои руки – пересел за стол к одной поэтессе. Заодно с литкружком знакомство начну!
Почему поэтесса? Это сразу бросалось в глаза. Похожая чем‑то на молодую Анну Ахматову, если та носила серые пиджаки с золотыми галстуками. Почти вижу, как Поэтесса ходит в этом костюме под листопадом, и сочиняет стихи о вечном!
Меня тоже изучали: напряжённо, настороженно, как будто этот опасный подросток готовится вскочить на стол и укусить её за нос! Хотя она всего‑то была чуть старше меня. А я легко общался и с ровесниками, и со взрослыми: они такие же люди, просто чуть старше. Что мне и следовало ей показать!
– Привет! Не переживай, тут полно хороших людей, я первый день здесь, а уже это заметил!
Моя уверенность сбила недоверие к незнакомцам, и теперь меня рассматривали просто с любопытством.
– Я тоже первый день, и… наверное правда волнуюсь. Ты – фотограф? Или нет. Писатель, да?
– Угадала! А ты тоже, уверен! Поэтесса! – я просиял от хорошего начала. – Меня сюда братишка привёл, чтобы я написал книгу.
– Понятно. А меня папа, чтобы… Не важно. Сказал, тут моё место, даже слушать ничего не стал… меня зовут Евгения… М‑м… Только не «Женя», пожалуйста.
– А меня Лу, только не «Лука»!
