Этот большой мир. Книга первая. День космонавтики

А то я не знаю! Весь следующий класс нам предстоит просидеть за одной партой, и я буду чуть ли не ежедневно провожать её до подъезда и даже носить портфель. А влюблюсь всерьёз через год, в десятом классе – и не сказать, чтобы совсем уж безответно. Мы танцевали на выпускном, целовались… а потом, спустя всего три месяца, я узнал, что Ленка вместе с родителями уезжает в Вену, а дальше – сами понимаете куда. Насовсем. Это стало первой моей серьёзной жизненной катастрофой. Во всяком случае, так я тогда думал.

И собака у неё, помнится, была – сколько раз я выходил из дома после ужина, чтобы сопроводить эту парочку во время вечерней прогулки!

– Мама говорила – у тебя тоже есть собака? – спросила тем временем Лена. – Она вас вчера здесь видела, а сегодня перед школой заметила и узнала! Какая‑то особенная, редкая порода и очень красивая?

Слов‑то сколько… но интерес явно неподдельный. Оно и неудивительно, если вспомнить, какой фурор мы с Бритькой произвели вчера среди местных собачников. А что, чем не повод для развития и углубления знакомства?

– Так и есть, – отвечаю. – Вашего Джерри я помню, вместе гуляли вчера. – И, прежде чем она успела открыть рот для нового вопроса, торопливо добавил:

– Я вот тоже собрался сейчас вывести Бритьку – так, может, дождётесь меня? Я быстро, туда и обратно, вот и познакомитесь!

И, не дожидаясь радостного «да, конечно!», со всех ног припустил к своему подъезду, размахивая на бегу авоськой с пельменями и половиной круга ливерной колбасы.

 

Прогулка затянулась часа на полтора. Звери, спустив первый пар, притомились скакать и бегать и держались поближе к нам – так что решено было отправиться на улицу Крупской, пройтись по бульвару. Одно слово, что бульвар: деревья не успели толком пойти в рост – так, торчит из земли что‑то, недалеко ушедшее в развитии от прутиков‑саженцев… Впрочем, нам было не до зелёных насаждений: сначала мы непринуждённо болтали о породах собак – Бритька ожидаемо вызвала у моей спутницы массу восторгов, – потом плавно перешли на одноклассников и вообще школьные дела. Лена удивилась, узнав, что я живу один, пока родители в командировке – в её реакции я уловил нотки зависти. А когда я упомянул, что уехали они не куда‑нибудь, а на Байконур, то собеседница пришла в восторг. «Как здорово! Увидят всё своими глазами! – защебетала она. – Между прочим, сегодня вечером, после „Очевидного – невероятного“ будет прямая трансляция, экстренный выпуск новостей с космодрома! Будешь смотреть?» Я удивился – в изученной мною телепрограмме ничего такого не значилось. Лена снисходительно объяснила, что экстренный – он на то и экстренный, об изменении программы объявили только вчера, во время программы «Время», и теперь её родители – как и все остальные, наверное, – ждут не дождутся назначенного часа. Ещё бы, такое событие: первый запуск не с помощью ракеты‑носителя, как раньше, а с помощью новой орбитальной катапульты! Весь мир будет у экранов, как в те два раза, когда американец Армстронг, а через два года и наш Феоктистов по Луне расхаживали! Да ещё и передачу обещают цветную, классно же!

После её заявления о Феоктистове на Луне я завис – и настолько, что даже не сразу обратил внимание на оговорку насчёт орбитальной катапульты. Чтобы как‑то выйти из неловкого положения (не спрашивать же, тем более у девчонки – раз мои родители работают в космической программе, по идее, сам должен знать!), я промямлил, что у нас телевизор чёрно‑белый и в цвете я трансляции не увижу. И немедленно получил предложение: «Пошли к нам, у нас и посмотришь!»

– А родители не будут возражать? – спросил я. – Я ведь у вас никогда не был, и вообще, неудобно, да и собаку надо домой отвести…

А сам покосился на запястье – до начала экстренного выпуска оставалось минут двадцать.

– Нет, что ты, мама даже обрадуется! – легко отозвалась Ленка. – А собаку бери с собой. Она вчера весь вечер только о ней и говорила, всё сетовала, что хорошенько рассмотреть не смогла – вот сейчас и рассмотрит!

– А отец?.. – я всё ещё не мог избавиться от сомнений.

– Папа будет поздно. Да и он не станет возражать, он собак ещё больше мамы любит! Соглашайся, чаем тебя напою, у нас кусок торта остался, «Прага». Вку‑усный!

– Ну, раз «Прага», тогда пошли! – сдался я. В самом деле, зачем упираться, если так и тянет согласиться? И дело, если уж совсем честно, отнюдь не только в таинственной «орбитальной катапульте», действие которой мне предстояло увидеть на цветном экране…

Лена с родителями жили на седьмом этаже дома, углом выходящего на дворик с собачьей площадкой. Лифт был прочно оккупирован соседями – у них было что‑то вроде переезда, и половина лестничной клетки на первом оказалась завалена тумбочками, замотанными в тряпки зеркалами и штабелями картонных коробок. Так что на седьмой этаж мы взбежали вслед за собаками (какое это всё же удовольствие – ощущать себя в молодом, полном сил и здоровья теле, когда можешь бегом преодолеть четырнадцать лестничных пролётов и ничуть при этом не запыхаться!) и перепугали Ленкину маму ввалившимся в дверь лохматым, повизгивающим и гавкающим клубком из ушей, лап и хвостов. После чего, отчистив кое‑как Бритьку с Джерри от собранной на улице грязи, для чего обоих по очереди пришлось запихивать в ванну, устроились в большой комнате, за застеленным скатертью столом, перед огромным, неподъёмным даже с виду, ящиком цветного «Рубина».

Мне не раз приходилось читать о разнообразных космических катапультах – от наклонных решётчатых эстакад, по которым в воображении фантастов пятидесятых разгонялись крылатые космопланы, до частично реализованного в Америке проекта улиткообразного центробежного ускорителя. В нём, помнится, «полезная нагрузка» разгонялась в кольцевой трубе до сумасшедших скоростей, чтобы потом выбросить её вертикально вверх и по инерции достигать низкой орбиты. Но чтобы такое…