Этот большой мир. Книга первая. День космонавтики

Пропустив очередного собачника (средних лет дядька с боксёром на поводке), я вскочил и чуть ли не бегом направился в сторону метро «Университет». Справа, на месте парка имени 40‑летия ВЛКСМ, пыхтела, лязгала и ворочалась за неопрятным, посеревшим за зиму дощатым забором большая стройка – там только‑только начали возводить здание детского музыкального театра и, насколько я понимаю, провозятся с ним ещё года четыре. Впереди высится рубчатый купол нового цирка, и мы, перейдя на светофоре Ломоносовский проспект, углубились во дворы сталинских, в форме каре, восьмиэтажек. Навстречу то и дело попадались группы ребят и девчонок, почти все в школьной форме. Сегодня, если верить газете «Труд» на стенде, мимо которого мы только что прошли, 11 апреля, пятница (забавно, а там было 12 апреля – выходит, я «попал» с суточным опережением календаря?). И, значит, встреча с одноклассниками откладывается до понедельника.

Стоп, какой ещё понедельник? Здесь в школах шестидневка, а значит, завтра с утра надо быть за партой как штык – и это при том, что я даже под страхом высшей меры не вспомню, где сидел на протяжении третьей четверти восьмого класса! И таких вот вопросов без ответов будет завтра ох как немало…

Впрочем, до завтра надо ещё дожить, а пока – вот он, двор дома, в котором в прошлой своей жизни прожил не меньше сорока лет. Очертания двора знакомы, но как же тут всё изменилось! Разросшиеся к 2023 году деревья пока ещё больше походят на саженцы; машин во дворе – раз‑два и обчёлся, на месте будущей парковки красуется покрытый почерневшими весенними сугробами газон. Сетчатого загончика с турником и силовыми тренажёрами нет и в помине; детская площадка вместо хитроумной конструкции из лесенок и пластиковых желобов, наводящей на мысль о ленте Мёбиуса, украшена дощатым домиком с двускатной крышей, парой качелей да песочницей с торчащим посредине облезлым грибком‑мухомором. Я задержался на минутку, давая Бритьке сделать свои дела на газоне, притворился, что не заметил удивлённого взгляда бабулек на скамейке – и подошёл к двери своего родного третьего парадного. Я ведь и номера домофона не помню, мелькнула мысль, придётся ждать, когда кто‑нибудь откроет дверь…

Какой, нахрен, домофон в семьдесят пятом году? Да здесь и слова такого не слышали, как не знают и о железных дверях подъезда – их заменяют обычные, набранные из дощечек, с узким мутным стеклом в половину высоты створки…

Что ж, тем лучше, одной проблемой меньше. Я взялся за длинную, отполированную тысячами ладоней ручку и, чуть помедлив, потянул на себя.

 

С недоброй памяти девяностых у меня стойко закрепилась в мозгу картинка запущенного подъезда, обшарпанных, исписанных граффити и провонявших мочой лестничных клеток, где никогда не горят лампочки – по причине их полнейшего отсутствия. Потом, конечно, все привели в порядок, благоустроили, отремонтировали, покрасили – но образ остался, и сейчас я инстинктивно ждал повторения. Оказалось, ничего подобного: чистенько, даже по‑своему уютно. Наша пятиэтажка относилась к самой ранней серии, какие возводили в Москве в самом начале хрущёвского строительного бума. Знакомый всякому москвичу список претензий к «хрущобам» – это не про них, дома этой серии даже по программе реновации редко пускали под снос, и ведь было с чего! Толстые, не пропускающие звуков, кирпичные стены, трёхметровые потолки, просторные, хоть в футбол играй, лестничные клетки, где (невиданное дело для двадцать первого века!) стоят возле квартирных дверей санки, а то и заботливо укутанные тряпьём велосипеды – и это при полном отсутствии домофонов, консьержей и видеонаблюдения!

Нередко на таких лестничных клетках силами жильцов устраивали настоящие зимние сады. В таком я и оказался сейчас – и испытал очередной приступ ностальгии. Всё, как услужливо подсказывает память, извлекая из давно запечатанных уголков: кадки с фикусами (или как там называют эти пучки длинных заострённых листьев?) на гнутых проволочных стойках, деревянные лотки с землёй, в которых зеленеет какая‑то рассада – и, что характерно, ни следа граффити и прочего дворового творчества в стиле «Маша + Витя = Л». Плитка пола и ступени чисто выметены и, кажется, даже вымыты, а что лифта нет – ну так на то и пятиэтажка. Квартира наша на третьем этаже – туда я и взлетел по широченной лестнице вслед за Бритькой, тоже почуявшей нечто знакомое.

Мы безошибочно остановились перед нужной дверью. Обитая чёрным дерматином на латунных гвоздиках, резиновый рубчатый коврик под ногами… Я нашарил в кармане брюк ключ (класса до четвёртого я таскал его на шнурке, на шее), засунул в скважину и трижды провернул. Дверь подалась – и медленно распахнулась.

Ну что, вот я и дома?..

 

В своё время, как раз после очередной попытки устроить семейную жизнь, я осознал, что доживать в этой квартире придётся, скорее всего, в одиночку. В деньгах я тогда недостатка не испытывал – не настолько, впрочем, чтобы сменить недвижимость на более престижную, – а потому предпринял генеральную перепланировку, превратив родительскую «трёшку» в нечто более соответствующее моим тогдашним вкусам. В результате я соединил кухню с большой комнатой и, чуть приподняв уровень пола в «кухонной» зоне, установил у дальней стенки новомодный биокамин в настоящем кирпичном портале, приобрёл просторный угловой диван, большой круглый стол, получив, таким образом, столовую‑гостиную. Две другие комнаты, поменьше, тоже подверглись трансформации – в одной я устроил спальню, а в другой, соединённой с первой широченной, в два дверных проёма, аркой, оборудовал кабинет‑библиотеку с выходом на балкон. К этой комнате я всегда относился с особым пиететом – когда‑то именно здесь прошли мои школьные и студенческие годы, так что работалось мне здесь особенно хорошо.

В обновлённой таким образом квартире я прожил лет десять без малого, но прежней обстановки (мебель я сменил до последнего стула), разумеется, не забыл. И вот я снова в нашей старой прихожей: справа вешалка с зимним маминым пальто с норковым воротником, слева – тумбочка с узким высоким зеркалом. В конце коротенького коридора белеет дверь в ванную комнату, а с кухни доносится бодрая музыка радиоточки («Маяк»? Точно, он самый и есть…). Наверное, в этот момент я почувствовал то же, что испытал киношный Пашка Козелков, когда спутники по звёздной экспедиции устроили ему сюрприз на день рождения.

А вот Бритька никакой ностальгии не испытывает. Подняла морду, шумно втянула носом воздух, дождалась, когда я расстегну ошейник – и потрусила исследовать свои новые владения. И ведь не дождалась, когда лапы вытрут, поганка хвостатая!..

 

III