Дикая Флетчер

Единственный недостаток – мудак, попавший в кадр. Джона стоит спиной к камере, его планшет зажат в руке, но голова повернута, чтобы продемонстрировать мех на его лице и тот факт, что – ошибки быть не может – он наблюдает за мной. Будь это любой другой парень, фотография могла бы рассказать иную историю – романтическую сказку о мужчине, которого влечет к женщине.

Но у нас не тот случай.

Я играю с различными инструментами редактирования фотографий, обрезаю, настраиваю и фильтрую, пока у меня не получается потрясающий снимок для инстаграма, без злобного пилота маленького самолета.

Но пальцы замирают на клавиатуре, я не в силах придумать подходящую подпись. В моей голове проповедует голос Дианы: «Не унывай и вдохновляй! Бонусные баллы за юмор!»

Сейчас я чувствую обратное.

Мне всегда трудно придумывать подписи. Не Диане. Но, опять же, большинство ее сообщений не похожи на нее, по крайней мере, на мою лучшую подругу Диану – девушку, которая запихивает в рот картофель фри по пять штук за раз, пока жалуется на юристов в своей фирме.

Как я могу сделать что‑то в сегодняшнем дне радостным или вдохновляющим?

Как я должна солгать?

Сохраняя поверхностность – вот как. Просто, светло и радостно. Я быстро набираю первое, что приходит на ум: «Городская девушка в дикой местности Аляски. Люблю мою жизнь!» Я добавляю кучу хэштегов – еще одно золотое правило от Дианы – и нажимаю «Запостить».

Все это время я кусаю губы от беспокойства, которое приходит вместе с возрастающим осознанием реальности: что все были бы счастливее, если бы Агнес никогда не сделала тот телефонный звонок.

Я просыпаюсь под мягкие океанские волны, ритмично плещущиеся о берег, – мирный звук, созданный приложением «Белый шум», которое я использую каждую ночь.

На долю секунды забываю, что я безработная и одинокая. И на Аляске, где встретилась с отцом, который, возможно, тяжело болен, но все равно не хочет, чтобы я здесь была.

Сдвинув с лица маску для сна, я позволяю глазам адаптироваться, фокусируясь на слабом отблеске дневного света, проникающего за край штор. Мои мышцы болят от усталости после вчерашнего долгого и изнурительного путешествия. А может быть, дело в этой кровати. Моя кровать дома больше – достаточно большая, чтобы я могла раскинуться во все стороны и ни одна конечность не свисала с края, – и отделана пеной с эффектом памяти, чтобы подстраиваться под мое тело. По сравнению с ней эта имеет все качества койки Армии спасения.

Подушка ненамного лучше, жесткая и слишком бугристая для моего лица. Прошлой ночью я била по ней, наверное, дюжину раз, пытаясь смягчить ее, но потом сдалась.

Я шарю по маленькому деревянному стулу рядом со мной, пока пальцы не находят телефон.

У меня вырывается стон. Еще нет и шести утра, а я уже проснулась. Но, опять же, я не должна удивляться: мои внутренние часы считают, что уже десять.

Меня также не должно удивлять, что моя мама уже прислала три сообщения.

«Ты проснулась?»

«Как дела у твоего отца? Он хорошо выглядит?»

«Скажи, когда проснешься!»

Она пыталась и позвонить.

К инквизиции Сьюзан Барлоу я пока не готова. Я имею в виду, что я вообще могу ей сказать? «Отец выглядит здоровым, встреча с ним была короткой и неловкой» в лучшем случае, и я не знаю, какого черта я приехала?

Еще есть два сообщения от Саймона.

«Будь терпима к своей матери».

«Не забывай, что ты для него незнакомка, как и он для тебя».

– Да ты что, Саймон, – бурчу я.

Я уверена, что за его словами скрывается более глубокий смысл. Он всегда есть. Вот с кем мне сейчас нужно поговорить. Я отчаянно нуждаюсь в одной из его ободряющих психологических бесед. Но я уверена, что все утро Саймон будет заниматься рецептами и настоящими пациентами, так что мои вопросы подождут.

Если и есть что‑то хорошее в столь раннем пробуждении, так это то, что я выиграла несколько часов до того, как придется звонить домой.

Я удовлетворенно вздыхаю, когда открываю инстаграм и обнаруживаю под своим постом о маленьком самолете больше лайков, чем обычно, и дюжину новых подписчиков. Я всегда могу рассчитывать на то, что Диана оставит комментарий, изобилующий эмодзи и восклицательными знаками, наряду с обычными комментариями моих друзей и нескольких постоянных подписчиков: «Мне нравится твой наряд!», «Прекрасный снимок!», «Ты такая красивая!», «У меня тоже есть такая шляпа!». Но есть и пара других. Люди говорят, как мне повезло оказаться на Аляске, какая я авантюристка и как они всегда хотели туда поехать.

Эти люди – незнакомцы – видят красивую, хорошо одетую девушку, наслаждающуюся жизнью. Никто из них не знает настоящей истории о том, почему я здесь и почему уже думаю о возвращении домой. Они не чувствуют ни моего одиночества, ни узла в моем животе. Такова магия социальных сетей. Но в том, чтобы прятаться за иллюзией, есть и странный комфорт. Если я буду долго смотреть на себя рядом с оранжево‑желтым игрушечным самолетом и перечитывать искристую надпись много раз, возможно, я сама начну покупать то, что продаю.

Я трачу несколько минут на то, чтобы ответить людям, пока базовые человеческие потребности не возьмут верх.

Сбросив с себя тяжелый слой одеял, я встаю с кровати и быстро переодеваюсь во вчерашний наряд, моя кожа покрывается мурашками от хрустящего, прохладного воздуха. Это освежает по сравнению с удушающей летней жарой и спертым воздухом, циркулирующим через вентиляционные отверстия дома.

Запах свежесваренного кофе дразнит мой нюх, как только я открываю дверь спальни. К своему восторгу, я обнаруживаю корзину со сложенной чистой одеждой, стоящую у моих ног. Я отодвигаю ее в сторону на время и тихонько иду по коридору, в животе бурлит та же противоречивая смесь тревоги и волнения, что и прошлой ночью.

Гостиная пуста.

Как и кухня.

– Привет? – зову я и жду.

Ничего. Ни шороха, ни скрипа половиц, ни шума воды в ванной комнате. Здесь жутко тихо, единственный звук – тик‑тик‑тик настенных часов на кухне.

Но мой отец был здесь, я вижу это по не совсем полному кофейнику и использованной кружке, стоящей рядом с ним, с ложкой внутри. Я высовываю голову из двери, чтобы посмотреть, не курит ли он сигарету. Снаружи стоит старый черный грузовик «Форд», состояние которого лишь немногим лучше, чем у машины Агнес, но нет ни следов отца, ни даже слабого запаха никотина.

Лишь вернувшись в дом, я замечаю лист линованной бумаги, лежащий на столешнице рядом с холодильником. Сверху аккуратным шрифтом выведено мое имя. Рядом лежит стопка американских двадцатидолларовых купюр.