Дневник Джессики

Мы пошли обратно к велосипедам. Солнце садилось. Вверх к дороге идти оказалось труднее, чем спускаться. Кеды Евы оставляли на земле небольшие следы в виде сердечек. На прошлой неделе она долго мне хвасталась своими новыми кедами с сердечками на подошве. Мы подняли велосипеды, выпили воды и поехали к дому на окраине.

От озера отходила река Волчья и огибала по широкой дуге Уоквент с другой стороны. Дом стоял на холме с видом на изгиб реки. Она, как мне говорили, впадала в ещё более огромную реку, но туда я пока не собирался.

Мы мчались на велосипедах по проселочной дороге, и ветер трепал наши волосы. Все было хорошо. Солнце заливало все вокруг.

Ближе этот дом выглядел ещё более мрачным, чем мог рассказать наш учитель истории. Груда камней во дворе – остатки фонтана, наверное. Проваленная в некоторых местах крыша – на нее упал величественный ясень, видимо, в ненастную погоду. Обшарпанные стены, сгнившее крыльцо, выбитые ставни. Засохшее дерево неподалеку. В общем, ничего привлекательного и интересного. В Уоквенте в таких домах еще и жили.

Мы бросили велосипеды неподалеку от груды камней, бывшей некогда большим фонтаном. Тень от полусгнившего крыльца накрыла нас окончательно – Солнце полностью скрылось за горизонтом.

Дверь была заперта, на ней висел старый ржавый амбарный замок. Другого входа в дом я не видел, Ева тоже. Мы долго думали, что же такого совершить, чтобы попасть внутрь, и не придумали ничего лучше, чем залезть туда через окно.

Я подсадил Еву. Ставни в том месте болтались кое‑как, но за ними была оконная рама и оконные петли. Сгнившие петли дали слабину – окно провалилось внутрь вместе с Евой верхом на себе. Очень громко и очень пыльно. На всю округу разнёсся звук битого стекла. Я приложился головой о пол, и все потемнело в глазах.

Дверь была заперта. Другого входа в дом я не видел, Ева тоже. Мы долго думали, что же такого совершить, чтобы попасть внутрь и не придумали ничего лучше, чем навалиться изо всех сил на дверь. Сгнившие петли дали слабину – дверь провалилась внутрь вместе с нами верхом на себе. Очень громко и очень пыльно.

– Эй, ты как? Все нормально? – Сказал я, тут же приземлившийся рядом.

– Да, все хорошо. Ну, тут достаточно… стильно. – Ева поднялась, брезгливо осмотрелась по сторонам и вытерла со щеки грязь.

На самом деле, Ева была в чем‑то права. Этот дом внутри был совершенно не похож на все остальные, в которых я бывал. Во‑первых, на стенах были картины. В остальных домах Уоквента таких не было. Сразу перед нами стоял камин в центре большой гостиной, а по обе стороны от него шла огромная лестница вверх. Над камином висело огромное зеркало с трещиной в нижнем правом углу.

В проеме света, который мы сделали выломанной дверью, как в первобытном океане, летали миллионы пылинок и каких‑то неизвестных мне частиц. Мы с Евой сделали пару шагов вперед. Половицы натянуто скрипнули. Ну, ничего такого.

– Пойдем, – сказал я, и мы уже чуть смелее двинулись вперед.

Мы обошли гостиную, в которой кроме картин и какой‑то странной старинной мебели ничего не было. Мебель была накрыта белыми простынями. На кухне не было ничего, кроме фурнитуры. Мы облазили все шкафы и комоды – максимально пусто и неинтересно. Камин был полон золы.

 

«В день, когда миру придет конец, вспомни, как он зарождался»

 

Ева ступила на ступеньки лестницы, они предательски скрипнули. Мы прошлись по всем комнатам. Там, на втором этаже, была спальня с большой, просто огромной кроватью и какими‑то странными спинками – золотыми и витиеватыми. Этот дом поражал своим несоответствием антуражу Уоквента.

Мы спустились и решили посмотреть на картины внизу. На одной была изображена карта Уоквента. Но она сильно отличалась от реальной – в два раза больше настоящего Уоквента. На другой какая‑то девушка на коне верхом, парень вел коня под уздцы. Я медленно осматривал все картины, пока не услышал Еву позади себя. Она стояла ко мне спиной с перекошенным от испуга лицом.

– Пит… Питер, дверь! – Ева стояла перед лестницей и указывала пальцем на то место, откуда мы пришли – на дверь. Ничего необычного, дверь как дверь. Если бы не тот факт, что дверь стояла, как будто бы мы ее и не трогали совсем. То есть совсем. Она стояла закрытой, а не упавшей на пол.

– Это достаточно странно… Пойдем наверх, может можно выйти через чердак.

– Ты уверен?

– Ну, мало ли…

– Ты совсем дурак или прикидываешься? Мы ее вырвали с мясом!

– Если боишься, можешь идти, я сам тут разберусь.

Ила развернулась и решительно пошла к двери. Подергала ее, пнула. Толкнула. Безуспешно. Дверь была заперта наглухо.

– Заперто…

– Я бы сказал, «запечатано». Выбор очевиден, – сказал я и протянул руку. У самого меня пробежали мурашки по спине.

Чердак так же был заперт. Мы вернулись в комнату с красивой кроватью. Я еще раз ее обошел и остановился у ее изголовья. Какой бы она ни была пару минут назад, самое интересное было сейчас на самой постели. Если вся мебель в доме была накрыта чем‑то похожим на простыни, то эта постель выглядела так, будто ее хозяин только что встал. Не заправлена, и… Мы подошли ближе и, Богом клянусь, этого тут не было. Ева пискнула.

Вся постель была в крови. Огромные бурые пятна пропитывали ее всю. Большие и маленькие, светлые и темно‑красные. Подушки были изрезаны в клочья. Я подошел ближе и коснулся постели. Поднес ладонь к пятнам и коснулся их пальцами. Ева пискнула второй раз – кровь была свежей. Хотя это было невозможно – в доме никого не было лет двести, если верить датам Исигуро. Все это становилось очень странным и пугающим. Я уже начал жалеть о том, что потащил сюда Еву.

Над кроватью висела картина. Очень статный молодой человек стоял с прямо вытянутой рукой, на которой сидел черный как смола ворон. Другой рукой он обнимал красивую девушку в белом платье – те же персонажи, что и внизу. Вероятно, чета Бронсон. Я подошел к окну и вытер кровь о подоконник.

Оказывается, со второго этажа двор выглядел чуть иначе. Дворик был с разрушенным фонтаном в центре, а не просто грудой камней, и высохшим газоном. Сверху было видно, что газон был в виде птицы с распахнутыми крыльями.

– …Пииииииит! – Ева начала с шепота и в конце перешла на визг. Я резко обернулся. Она стояла вся белая, как смерть. Одной рукой она зажимала себе рот, другой, вытянутой, указывала на картину. Я даже охнул от удивления, что говорить о моей подруге. Из глаз всех, кто был изображен, вытекало что‑то алое. Зуб даю, это кровь.

Я снова подошел к изголовью кровати и коснулся стекавших струек. Это была определенно кровь. Картина начала трескаться, как бетонная стена и из каждой трещинки вытекала кровь. Я стоял завороженный этим видом.