Дневник Джессики
Меня картины затянули, я никогда не видел настоящих картин, разве что в этом недавнем бреду. Не фотографии в учебнике, а настоящие. В Уоквенте не писали картин. Я смотрел на них, пока не услышал Еву. Она стояла ко мне спиной, и я увидел перекошенное от испуга веснушчатое лицо, когда она повернулась.
– Пит… Питер, дверь! – Ева стояла перед лестницей и указывала пальцем на то место, откуда она пришла – на дверь. Ничего необычного, дверь как дверь. Если бы не тот факт, что она закрыта. А изнутри ее Ева легко открыла и такой же оставила, когда ходила за тряпками. Вот откуда был звук.
– Теперь мы тут не одни… Пойдём отсюда. – Взмолилась Ева. Я шикнул.
– Пойдём.
Я взял ее за руку и потащил наверх. Там был длинный коридор и много комнат. Все были закрыты.
– Заперто… – резюмировал я, дёрнув очередную дверную ручку.
– Чёрт! – Выругалась Ева. – Что делать? Про нас расскажут, мой отец узнает и тогда… опять…
– Т‑с‑с‑с. Пошли, вон там открыто, – и действительно, последняя дверь по коридору была слегка приоткрыта.
Мы вернулись в комнату с красивой кроватью. Я еще раз её обошёл и остановился у изголовья. Какой бы она ни была пару минут назад, самое интересное было сейчас на самой постели. Если вся мебель в доме была накрыта чем‑то похожим на простыни, то эта постель выглядела так, будто ее хозяин только что встал. Не заправлена.
Все это становилось очень странным и пугающим. Я уже начал жалеть о том, что потащил сюда Еву.
Над кроватью висела картина. Очень статный молодой человек стоял с прямо вытянутой рукой, на которой сидел чёрный как смола ворон. По его другую руку стояли две девочки лет десяти. Тот же человек, что и внизу. Вероятно, там была чета Бронсон. Я подошел к окну. Во дворе никого не было.
Оказывается, со второго этажа двор выглядел чуть иначе. Сверху было видно, что газон был в виде птицы с распахнутыми крыльями.
– …Папа! – я резко обернулся. Ева стояла вся белая, как смерть. Одной рукой она зажимала себе рот, другой края своего платья‑комбинезона. Я даже охнул от удивления, что говорить о моей подруге. В дверях стоял Патрик Бронсон, отец Евы.
– Какого черта ты тут забыла? – лицо его было перекошено от злости. Где‑то я такое уже видел. Очки его в толстой роговой оправе были сдвинуты набекрень, в руках был фонарь, на плече рюкзак, коричневая куртка, ботинки, серые джинсы. Самый обычный человек. Он сверлил взглядом Еву, секунды четыре, пока не осёкся. Он вспомнил, наверное, что она не одна. Я тоже буравил его взглядом.
– Здрасьте… Мистер Бронсон, мы просто гуляли, и я предложил Еве прокатиться до этого дома. Не наказывайте её, пожалуйста. Это я виноват. Мы очень устали и проголодались, уже поздно…
– Майерс, я с тобой разговаривал? Пошел вон из моего дома!
– Это не Ваш дом! – я стал в позу.
– Нет, сынок, это мой дом, я его купил. А ты мне окно выбил. Скажи спасибо, что я твоим родителям ещё не позвонил. Пошел вон отсюда! – он подошёл ко мне и вытащил из «витиеватой» комнаты за шиворот. Я успел обернуться и увидеть взгляд Евы, покрасневшие веснушчатые щеки, ставшие за минуту разговора просто пунцовыми, борозды от слезинок из глаз, орошавшие эти пунцовые поля и руки в изломе. Руки ребёнка, который не хочет, чтобы его наказывали. Тут дверь захлопнулась. Я услышал хлёсткий звук, похожий на хлопок или даже пощёчину.
– Папа! – взмолилась Ева. Да, это была пощёчина. Я просто не знал, что мне делать. Я начал ломиться руками и ногами в дверь.
Дверь распахнулась резко, так, что я провалился внутрь. Первое, что я увидел, это кеды Евы – она сидела около кровати, на полу и закрывала лицо руками. Надо мной стоял Патрик Бронсон – не самый лучший школьный психолог, которого я знал.
– Пошёл вон отсюда, щенок! – зарычал он. Я увидел, как капля слюны вырвалась из его рта, обрамленного густой щёткой усов, и упала возле меня на пол, подняв слой пыли. Как же много ярости я видел в нём. Но почему?
– Питер, уходи… – едва слышно проговорила Ева, не поднимая головы.
– Ева, это неправильно, – встал я, отряхиваясь, – я всё расскажу в школе про вас, Патрик. Все узнают, и вы за это ответите!
– Питер! – крикнула Ева и только сейчас подняла голову. На её левой щеке разгорался след от взрослой мужской ладони, ярко‑красный, краснее и ярче её и без того пунцовых щек. Нижняя губа лопнула и там уже успела запечься кровавая струйка, – Питер, уходи, пожалуйста. Это не твоё дело. Уходи и молчи. Ты мне друг? Сделай это, ради меня… – она смотрела на меня, но глаза говорили другое. Зрачки прыгали в истерике и сияли от скопившихся слез. Но последние слова она протянула с каким‑то другим смыслом.
Затем Патрик просто вытащил меня за шиворот, как и в первый раз, но уже из дома и захлопнул за мной дверь. Я ничего не делал, чтобы сопротивляться. Всё, что было перед моими глазами – это взгляд Евы.
