Дневник Джессики

Когда я подрос, и меня стали отпускать гулять одного, а это, на минуточку, уже лет шесть – самый важный возраст, я старался каждый день сходить куда‑то, где я ещё не был. С высоты птичьего полета Уоквент напоминал… Да ничего он не напоминал. Разве что не получившуюся глазунью, знаете, когда желток растекается на сковороде. Слегка вытянутый овал с неровными краями. Увидите нечто похожее – добро пожаловать в Уоквент.

Здесь было около шестидесяти домов, одна школа, подобие поликлиники с терапевтом‑дантистом‑хирургом в одном лице, здание администрации с тремя кабинетами, река в северной части деревни, ближе к лесу, и небольшой пруд на западе. Именно туда и впадала река. Она называлась Волчья. Не знаю почему. Вероятно, там часто выли волки. Но сам Уоквент был окружен огромными лесными массивами, бескрайними даже для уже повзрослевшего меня.

Я провёл здесь достаточно времени, чтобы изучить каждый уголок, каждый дом, кроме одного. Он стоял поодаль от всех остальных, в нескольких милях от последнего дома в Уоквенте с северной стороны – ближе к лесу и реке.

На мое удивление, в Уоквенте практически не было детей. Ну, не считая нас с сестрой, моего двоюродного отсталого брата, у которого проблемы с парковкой и ещё одного человека – дочери нашего школьного психолога, Евы Бронсон. Мы познакомились на чьём‑то дне рождения, перед зачислением в школу. Я помню, как она постеснялась взять какие‑то сладости со стола.

Вообще, она производила впечатление очень стеснительного человека. Я помог ей со сладостями, просто принеся их. Так мы и познакомились, после чего стали относительно неплохо общаться.

Когда тебе шесть лет, а ты живёшь в деревне без единого сверстника, выбирать особо не из кого. Я не считал сверстниками людей моего возраста. Не знаю почему, наверное, глупое предубеждение. Для меня это были люди, с которыми я находил общий язык, в первую очередь, с которыми я был на одном уровне. А возраст – это всего лишь цифра, статистика. Не люблю статистику. Да и в классе у меня было человек восемь от силы. Даже не помню их имена. Но Ева была необычной и довольно милой. Она почти всегда носила джинсовое платье‑комбинезон с разными нашивками, какие‑то кеды и маленький рюкзак в виде белого кролика, с розовыми лямками. Я на самом деле не знаю, что это за одежда и как она называется, там не было штанин. Какое‑то платье на подтяжках. Наверное, так выглядит платье‑комбинезон. Но кролик был милым, как и сама Ева.

У нее были чёрные, как смола, волосы. Короткие, вроде бы, это называется каре. Поэтому она мне чем‑то напоминала человечка из лего‑конструктора, только лицо не было желтым. Наоборот, я считал её лицо весьма и глубоко интересным. Оно было очень живым, если вы понимаете меня. Бывает смотришь на человека, а лицо у него ничем не занято, кроме повседневности. Смотря на Еву, складывалось впечатление, что она ежесекундно что‑то обдумывала или даже… мечтала.

У неё была на удивление восхитительная кожа, белая. Только щёки покрывала россыпь веснушек. Она их стеснялась и считала уродством, каким‑то недостатком, потому что ни у кого больше из наших сверстников такого не было, но я убедил ее в обратном. И у нас были велосипеды!

Так вот, я уже подъезжал к этому дому и смотрел на него издалека, но что‑то меня останавливало войти туда. Это даже домиком‑то назвать было нельзя. Целый особняк! Я бы не сказал, что я боялся, но нечто меня останавливало.

Лето проходило очень медленно. Каждый день напоминал расплавленную патоку, которая едва тянется. Не помню, как я готовился к школе. Но в какой‑то момент мне сказали, что завтра я туда пойду.

Спустя какое‑то время я уже сидел за партой вместе с такими же несчастными. Всё было достаточно прозаичным. Серые школьные стены этой деревни немного угнетали меня, хотя учился я с большим успехом. Рутинные будни разбавлялись болями в коленях от отцовских наказаний.

Наказания – это моё хобби, я их коллекционировал. Когда я разбил вазу, которая случайно, между прочим, упала, меня отхлестали стеблем розы, очень больно, и на три часа поставили коленями на кукурузные зёрна.

Суть таких наказаний проста: собственное тело и его вес – твои главные враги. Первое время ты не ощущаешь ничего, но затем ноги вдавливают в себя зёрна кукурузы. Неприятно, думал я тогда. Пока не случился один забавный случай.

Однажды я стал свидетелем родительской ссоры прямо перед уходом в школу. Они громко ругались, Джесс, моя сестра, ревела как резаная. Я не мог слышать даже свои мысли, одни сплошные крики. Меня это смутило в достаточной степени, поэтому весь день я был очень задумчивым.

Я не понимал, зачем люди ругаются, когда банальные споры можно решить мирным путем. У меня болела голова, поэтому на уроке физкультуры я просто сидел на мягком газоне около футбольного поля. Солнце заливало все вокруг.

Конечно же, такая отрешённость не допускалась. Много чего не допускалось в школе. Отец, например, переучил меня писать именно правой рукой, в то время как я был левшой – потому что это не допускалось, по его строгому и субъективному мнению.

Ко мне подошла мой учитель, мисс Каарт. Приятная женщина, я бы даже сказал, девушка. Она всегда с большим уважением относилась ко мне и называла уникальным. Всё дело в том, что я почему‑то осваивал весь материал быстрее остальных учеников, для шести лет.

– Питер, все хорошо? Ты сегодня сам не свой. Может, тебя отпустить домой? – она мягко подсела ко мне и приобняла за плечи.

– Нет, спасибо. Домой я как раз не хочу, – ответил я и уставился на зеленую траву.

– Проблемы? – мисс Каарт всегда задавала правильные вопросы. Тебе как бы и не надо было говорить, она будто все и так понимала.

– Почему люди становятся такими глупыми с возрастом? – я сверлил взглядом газон. – Не видят простых решений… проблем?

– О, Пит, знаешь, это весьма сложный вопрос. Я думаю, ответ на него придёт к тебе с возрастом и опытом.

Ответ, кстати, так и не пришёл. Вместо него пришла привычка привыкать к таким людям.

– А если ответ придёт в том возрасте, когда я сам стану таким же? – я бросил на неё пронзительный взгляд ребенка. Она мягко улыбнулась, будто объясняла малышу, почему небо голубое, а трава зелёная.

– Я думаю, тебе это не грозит. Иди‑ка ты домой сегодня. Я тебя отпускаю.

– Спасибо, мисс Каарт.

Я забрал свой рюкзак из класса и медленно побрел в сторону своего дома. По пути решил заскочить к бабушке, там всегда была какая‑то уже готовая еда. Я шел максимально медленно – не было у меня сегодня настроения идти домой быстро.

На следующий день меня забирал после занятий отец. Но мисс Каарт, при всём её светящемся нимбе учителя от Бога, имела один большой недостаток – она считала, что исправить можно кого угодно в вопросах воспитания.

Она была молода, гуманна и в некотором смысле, как уже сейчас я понимаю, амбициозна. Это очень хорошо для большого города, однако для маленькой деревни в шестьдесят домов и очень консервативных людей это было сродни рыжим женщинам во времена Инквизиции. Они на генетическом уровне не воспринимали ничего, кроме собственного мнения.

Именно по этим причинам я смотрел на то, как сейчас мисс Каарт отчитывает моего отца по некоторым вопросам воспитания, а мои колени так и стонали, предчувствуя глупое животное непонимание отца и такие же методы. Это был настоящий факап. Он то и дело бросал на меня суровый взгляд.